Казаки. 1943г., по обе стороны.

Шёл на Дону 1943 год. В ночную станицу Раздорскую вошли конные казаки. Наслус чавкал под копытами коней.

Ближе к центру станицы стоял большой дом, где рундук ведет с балясника в галдарею и балясы верхов, всё было украшено деревянной резьбой. На оттаявшей стороне крыши дома, крытой металлом, в свете луны искрился свежий снег, который тихо опускался на спящую станицу. В каменных низах дома, в одном из окон, за притворами мерцали блики от пламени свечи.

— Тут и заночуем, — останавливаясь у высокого плетня богатого дома,  сказал пожилой казак.

Казаки спешились, привязали коней у плетня и вошли во двор, оставив на часах молодого всадника. У дома старший, жестом поднятой руки, остановил казаков, прислушался.

— Тихо, спит станица, а кругом война, — нахилился и постучал в окно комнаты, где горела свеча.

Немного погодя за дверью, девичий голос грубо спросил: «Кого ещё леший носит по ночам?»

— Отчиняй, хозяйка, не боись, свои, прими на ночлег станичников, — сказал старший.

Звякнул дверной засов, дверь приоткрылась, и на пороге появилась молодая казачка в цветастом платке и бекеше, надетой поверх балахона. В руках она держала керосиновую лампу. Оглядев недобрым взглядом казаков, стоящих у порожков, отступила в сторону и сказала: «Ну, какого лешего встали? Заходите, не лето на дворе, курень выстужать».

Казаки шумной вереницей вошли в курень. По роскошной прихожей уже было видно, что дом принадлежит богатому казаку, а значит и уважаемому в станице до прихода Советов.

Один из казаков заглянул на верхи, скинув папаху, оглядел залу, украшенную чучелами птиц и зверей. В углу под иконами висела конделя. На стене – вся родословная казаков, Георгиевских кавалеров. Спустившись в низы, доложил старшему: «Атаман, никого боле».

Пожилой казак с окладистой бородой и пышными усами – атаман, спросил:

— Чем бузовать земляков будешь, хозяюшка?

— А чего тут спрашивать, бери что хош и кого хош всё наше, донское! — Вмешался рябой, бородатый казак лет тридцати.

— Ишь, какой умник объявился, ня зымай! – подбочинившись, указав кивком головы на строптивого казака, хозяйка спросила:

— А ентот, такой ушлый, где был летом прошлого года, баб чужих щупал, да за подолы их держался небось, пока немчура молодых казачек жмакал?

Казак подскочил к молодухе и, увидев в её ушах золотые серёжки, схватил одну их них своей грубой ручищей.

— Небось, с краснопузыми, да с немчурой кувыркалась, они табя и озолотили? – выпалил казак, не спуская глаз с серьги, и аскалился.

— Сымай, сука! – только и успел сказать рябой, как в доме раздался выстрел, запахло порохом, комната стала наполняться сизым дымом, а вокруг летали фазаньи перья, будто кто-то подстрелил фазана.

С головы казака слетела прострелянная папаха, а на его слегка поседевшую курчавую шевелюру плавно опускались рябые птичьи перья. В чучеле фазана, висевшем за головой казака, зияла дыра от картечи.

На лице казака выступили крупные капли пота, которые смешивались с кровоподтёками от пороха и стекали алыми струйками по его лбу и щекам. Его губы, как и руки, дрожали, глаза были выпучены. Несколько минут в доме царила тишина, казак продолжал стоять с открытым ртом, не успев сказать очередную гадость…

В руках у молодки был обрез охотничьего ружья, один ствол которого ещё дымился и смотрел в подбородок «лихого» казака.

— Следующее угощение из второго ствола споганит тебе рожу, и будешь ты горше фазана! — сурово сказала хозяйка.

Никто из казаков и не заметил, как лихо молодка выхватила обрез из-за печи и пальнула в строптивого гостя. Сплюнув фазанье перо из открытого рта, рябой отпустил серьгу, и отошёл от  бешеной хозяйки. Казаки покатывались со смеху.

— Ну, ты, Антип взгальный, вот и получил, что хотел. Забыл, что на Дону, а не в Россее? Получил сполна. А теперь сядь и угомонись, — сказал старший.

— Атаман, так эта сука…, — но продолжать он не стал, глянув, как молодуха повела стволами обреза в его сторону.

— Ладно, но была бы моя воля… — он опять, не досказав, тяжело опустился на скамью у стола.

— А ну пошёл отседа, рябой, — сказала хозяйка.

— А ты, хоть и атаман им, а здесь я хозяйка, и гутарить я буду! Кормить этого супостата не буду! Пусть его жинка кормит, да леший во дворе. Грабить своих пришёл? Какой он казак? Галмат! А может румын? Так один такой уже за домом второй день «спит».

— Гей, — раздался молодой голос со двора, — щё там у вас? Тут за домом мертвяк пощевает, кажись не первый день.

— Всё нормально, Миколка, ответил атаман, — Антип знакомился с хозяйкой, и, засмеявшись, добавил: был Антип-хмурый, теперь воистину «рябой».

— Ладно, пошумели и будя! Ты, хозяйка, не серчай на нас, совсем огрубели, война! Красные следом, как в девятнадцатом идуть…

— А коль «хмурый» не приглянулся, так нас то не прогоняй, прости за ради Бога. Махнув в сторону двери, приказал «рябому» сменить молодого казака.

— А кто вас гонить? Подсобите горец на стол поставить, словно вас и ждал ушник, а я за посудой, — сказал молодка и ушла в соседнюю комнату.

— Надоели эти цыгане – румыны, да наглая немчура, не под юбку лезут, так по комодам, да по сундукам шарят. Всё наровят обокрасть, да снасильничать. А вы кушайте, не гребуйте нашим угощением, — расставляя посуду, продолжила разговор казачка.

— Вот, совсем забыла, недавно у соседки обменяла, думаю, придёт Михаил, а дома угощения нет! Пейте, гости дорогие! И выставив на стол полчетверти мутной жидкости, отошла к печи.

Один из казаков наполнил кружки, и все потянулись за посудой с самогоном.

— Ой, да что же это я, — она поставила небольшую кружку перед молодым казаком Миколкой. Атаман резким движением убрал кружку от Миколки, и, плеснув в неё самогона, поставил на стол перед хозяйкой.

— Он у нас не пьёт, молод ещо, лучше ты с нами, красавица, отведай своего угощения.

Молодка, выпив самогон, сморщилась, прикрыв глаза, уткнулась носом в хвост платка. Оглядев казаков, спросила:

— Куда же вы теперича? Неужтоль бросите нас? И глаза её замокрели…

— А может пущай Миколка здесь останется, пока управитесь, ведь молод ещё?

— Да нет, пущай с казаками служит. Осторонь, нельзя, мы до Ростова, а там, как Бог даст. Думаю, к весне вернёмся, зачем нам чужая земля. А коли що, так тута и останемся навечно. Не впервой. Так? И посмотрел атаман суровым взглядом поочерёдно на каждого казака. Миколка под суровым взглядом атамана даже встал.

— Сядь! Не суетись, — приказал атаман Миколке. И тот поспешно сел и продолжил трапезу, поглядывая на старшего.

— Жаль хлопца, мать померла, отца тоже нет, — сказал атаман.

— Немец корову забрал, отец кинулся следом с руганью да для устрашки взял комол, вот немец его и убил… Очевидно, Миколка хотел ещё что-то сказать, но под суровым взглядом атамана замолчал.

— Хватит балагурить. Сам отец виноват, надо было к старосте идти, нас обождать, — сказал атаман, а сам голову в сторону воротит, что-то не договаривает.

— Бедный сирота, — вздохнула молодуха и спросила:

— А как же мать то? Где она? Заедино то лучше. — Но атаман сурово посмотрел на хозяйку, и она поняла, что разговора не получится, и она, словно провинившаяся, опустила голову.

 Ак табе кличуть, красавица? Муж есть?  А то у нас вон сколько женихов – увёл в сторону разговор атаман.

— Полина, муж Михаил, ушёл перед приходом немцев, — ответила хозяйка.

— Ладно, надо вашего односума покормить, относить не буду, в дом пакостника не пущу, пусть в хлеву ест и ночует. Самогон и ушник сами нальёте, вот ему хлеб, — и положила ломоть хлеба на стол.

Утром казаки, поблагодарив хозяйку за приют, ускакали в степь.

Прошло два дня и ночью в дверь опять забарабанили.

— Да что же это такое, какие бесы вас носят по ночам, добрым людям спать не дают? – возмущалась хозяйка, но дверь отворила.

На пороге стоял испуганный «рябой». Его лицо заросло двухдневной щетиной, тёмные круги у глаз выдавали, что он не спал несколько дней.

— Прими за Бога ради, пеши прибёг, красные гонют. Всех покромсали, и Миколку не пожалели, — стал проситься и объяснятся казак.

— Ладно, с Дона выдачи нет. Там на печи ещё тёплая картошка, бери, хлеб на столе, и давай в подпол. Там есть бочка с водой, ежели шум, молчи, утром выпущу, а нет, в ночь уйдёшь. Не нужны мне тут крапатанья о чужих мужиках. Понял?

— Понял, понял хозяйка, век буду должен — ответил «рябой».

— Да смотри ночью не балуй, убью! – пригрозила хозяйка.

— Понятно, понятно, — отвечал казак, глотая большими кусками картошку, арженец затолкал в карман, и прихрамывая побрёл к погребу.

Полина отодвинула с пола рогожку и открыла ляду в подпол, скомандовала:

— Быстро, кто-то чужой на дворе…

Попуская казака в погреб, Полина отвернулась и заулыбалась. Ранки на лице «рябого» зажили, и местами оставались только корочки, теперь рябой был похож не на рябого, а на шелудивого.

Только закрылась за казаком ляда, в станице послышалась стрельба и тут же в дверь громко постучали.

— Иду, иду, не ломайте двери. Что за черти вас по ночам носят, — ругаясь казачка, и открыла дверь.

На пороге стоял красавец казак: в меховой тужурке, перепоясанной ремнями, с шашкой, как кавалерист, которых Полина видела в довоенное время, когда была ещё школьницей. За его спиной маячили другие кавалеристы с пистолетами и карабинами, снующие по двору с криками:

«Да идесь он, гадёныш, идесь! Где ему ещё быть, вон оно и след костылявый на снегу по всему двору. Спрятался где-то, сукин сын».

— Проверь флигель! Поверь леваду! — звучали команды.

— Здарова вечериваете. Что, хозяйка, смотришь? Аль не узнаёшь станичника?

— Ой, Гришка! – и Полинка кинулась обнимать казака, — Ты? Живой?! Заходи, заходи, и казаков зови, вечерять будем.

— Хлопцы, двое, Петров и Сидоренко на часах, остальные в дом. Всё проверить и доложить. Ты уж извини, Полина, служба. Этот гад Гриньку, станичника нашего из Мелиховской и Силютина убил. Убил гад из-за угла дома и утёк. Сволочь!

— Как, Гриньку?! Так его вся округа знала. Он что, с тобой был?  

— Да, Полинка. Мы все летом ушли, как наши отцы к будёновцам.

— А где же мой Михаил? Поведай, он ведь с вами ушёл? – продолжала допрос казачка.

— Не ведаю, краса, он раньше нас ушёл. Не встречал я его на фронтах войны. Может с нашими, а может и того… — ответил уклончиво казак.

— Чего того, ты вемишь что гутаришь? Что хош, но язык за Мишку прикуси! – возмутилась Полина.

— Ты не шуми, всякого я повидал, Полина, и своих и не своих стреляющих в спину, и чужих, я как своих, деревенских – спасающих, кормящих и лечащих казаков.

Обшарив дом, двое казаков доложили: «Нет никого, и следа мужского  нет, командир!»

— Хорошо, тогда за стол.

И, обратившись к Полине, спросил:

— Чем угощать будешь, хозяйка?

— Чем богаты, то и вам на стол. Коренная рыба, да вот трошки картошки осталось, выменяла давеча у Просковьи. Помнишь её?

— Как не помнить, у них во дворе яблоки летом всегда раньше всех спели, а мы их ещё зелёными из сада таскали. Ох, и кислющие были! А как поживает старый Матвей?

— Нет его, Гриша, — Полина теребила гайтан.  

— Помер он нынче зимой. Всё проклинал всех, кто Дон продал.

— Да, помню старого казака, Георгиев у него на всю грудь было. Нам часто вещал, как немчуру бил в Первую Мировую. Жаль, не дождался нас дед, ноня погутарить было бы о чём…, — и, опустив голову, казак задумался.

Недолго просидели кавалеристы, в ночь и ускакали в снежную степь.

 Под утро Полина, открыв ляду, крикнула: «Вылазь, ирод! С Дона выдачи нет, но это тебя не касаемо, выходи и вот отсель!»

Рябой не ответил, только шарил зеньками по сторонам. Выходя из дома засуетился и на прощание  оскалившись сказал:

— Перед красными щебетала, салом кормила, тварь! Правый глаз его задёргался, ручищи заходили ходуном, но Полину, шальную бабу он видимо побаивался, оттого наверно и ругался.

В двери громко постучали и крикнули: «Отворяй, хозяйка, вчерашние гости приехали».

Рябой весь сник, заскулил, бельтюки забегали, он кинулся к ляде, но Полина остановила его, и, указав на окно, скомандовала:

— Быстро в окно, и огородами в балку, и чтобы тебя, ирода, я больше не видела! И напоследок, вместо креста, перекрестили крепкими словами.

Открыв дверь, хозяйка увидела двух казаков с красными лентами на папахах, точно такие приходили на станичный сход в её детстве.

— Командир гутарил, сустрел свойную станичницу, велел передать гостинец, и казак протянул Полинке шмат сала. Казаки  вскочили на коней и галопом понеслись по станичной улице. Полинка, стоя у открытой двери несколько раз перекрестила растворяющихся в туманной дымке казаков.

— Господи! Да что же, это такое, — запричитала казачка, — да когда же кончится эта братоубийственная война, почитай с восемнадцатого идёт, и конца ей нет…

На следующий день в полдень в двери скромно постучали. Открыв двери, Полина увидела молодую женщину с двумя мальцами. За время скитаний их одежда превратилась в лохмотья, лица и руки был обветрены и перепачканы. 

— Подайте Христа ради, — охрипшим голосом произнесла женщина.

— Господи! Да что же это такое, понятно взрослые, но дети за что страдают, — запричитала хозяйка и завела беженцев в дом.

Подхватив на руки кундюбенького мальчонку, Полина повела всех в просторный курень и усадила за стол. Пока гости ели, она нагрела чан воды, принесла полотенце, женщине балахон и свою шаль, мальцам выбрала рубахи и портки Михаила.

Дети, разомлев после сытного обеда и купания, уснули на лавках около печи, накрытые дерюжкой, а женщины за разговорами засиделись до утра.

После купания женщина стала выглядеть ещё моложе. Полинка причесала гостью сделав ей на голове такой же куль, как у себя. Полина одела гостью, в свою невладанную одежду и теперь они были очень похожи, как сёстра-близняжки, только цвет глаз у гостьи был карий и каштановый волос, а у Полины жгучий чёрный, как и волосы. Даже ростом и фигурой они были одинаковы.

Из разговора Полина узнала, что женщину зовут Зинаидой, идут они домой в станицу Ольгинскую, где  жили до войны. Муж был военный, перевели служить за Волгу, потом служил в кавалерии у казака Т.Шапкина, который освобождает родной Дон. Муж погиб под Сталинградом, вот и бредут они по родной донской земле с божьей помощью и щедростью казаков.

— Пока не закончилась эта круговерть, поживите у меня, курень большой места всем хватит, а Михаил вернётся, погутарим. На том и сошлись казачки.

Несколько дней в станице было спокойно, немчура спешно ушла к Ростову, где шли ожесточённые бои, грохот и зарево которых ночами будили станичников.

В один из вечеров в дом ввалился «рябой», грязный в рваной с чужого плеча одежде, на голове почерневшая от грязи кровавая повязка. Зеньки выпучены, одышка и кашель не давали ему спокойно гутарить.

Отбив не запертую дверь ногой и увидев сидящую у стола казачку, он с порога начал орать хриплым голосом:

— Что, сука! Выдала? Теперь за всё ответишь, и выстрелил из обреза в спину не успевшей повернуться казачке. Всё произошло так быстро, что «рябой» с помутневшими глазами даже не заметил, что бывшая проворная хозяйка не сразу отреагировала на его ругань. На пол упала незнакомая ему молодая женщина, очень напоминающая Полину. От удивления он ухватился за притолоку, потом начал оседать.

— Курва! И здесь меня провела, ведьма…, — не успел договорить «рябой», как из соседней комнаты с обрезом в руках выскочила Полина. Она поняла, что «рябой» пришёл мстить, и дуплетом выстрелила. На его бушлате, снятом с убитого красноармейца, в районе груди выступили два бурых пятна крови, и «рябой» испустил дух.

Услышав стрельбу, на пороге дома появились кавалеристы.

— Не успели, — произнёс пожилой казак и снял папаху.

— Ушёл от нас, сука! – произнес другой казак.

— Всё будет хорошо, загоится твоя рана, — причитала Полина, держа Зинаидину голову на коленях и гладя её волосы, но девичьи слёзы выдавали, что Зинаида уже не поправится, рана была смертельной. По щекам умирающей женщины потекли слёзы.

— За что? — сглотнув кровавую слюну, прошептала Зинаида.

— Позаботься о детях, сестрица…, женщина закрыла глаза. Тонкая струйка крови стекала из её приоткрытого рта. Очевидно, она хотела сказать ещё многое, поблагодарить Полину за приют, объяснить, с кем из детей и как вести себя, но жестокая смерть собирала свой урожай, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни молодых, ни старых, и даже детей забирала в свою бездну.

Во время трагедии дети Зинаиды играли на Дону, а когда вернулись, то Полина с красными от слёз глазами, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься, объяснила, что мама уехала искать папу. А когда вернутся, то все вместе поедут домой.

Зину хоронили на следующий день из соседнего двора, чтобы дети не видели умершую мать.

«Рябого» станичники захоронили вмести с убитыми немцами и румынами, оставив в балке братскую могилу безымянной. Не достоин он был захоронения по казачьим обычаям. Его душа ещё долго будет маяться, ища место в далёком пристанище.

Весной 1944 года вернулся с войны раненый разведчик  Михаил, списанный как негодный к прохождению дальнейшей службы. Победу встречали большой семьёй: Полина, Михаил и трое их сыновей.

А в 1947 году вернулся домой и казак Григорий, на груди которого блестели четыре ордена. Но не возвратилась большая часть станичников, оставшихся на полях сражений по обе стороны войны. За кордоном осели и те, кто не пожелал служить новой власти. Так война разделила казаков на два фронта, враждующих по сегодняшний день…

Наслус –  снег с водой.

Рундук – крыльцо.

Балясник – фигурные опоры лестниц, терасс, балконов.

Галдарея — узкая галерея (балкон), опоясывающая дом казака.

Верхи – второй этаж дома.

Низы – полуэтаж (или первый этаж) дома.

Плетень – плетёная изгородь.

Нахилился – наклонился.

Отчиняй – открывай.

Курень – казачий дом.

Залу – большая комната.

Конделя – емкость для свечки, установленной у икон.

Бузовать — угощать.

Ня зымай – не трогай.

Споганит – испортит.

Горше – хуже.

Взгальный – сумасбродный.

Жмакала – валяла, тискала.

Вемишь? – понимаешь?

Гутарить – говорить.

Отседа – отсуда.

Галмат – плохой человек.

Щё – что?

Пощевает – отдыхает.

Серчать – обижаться.

Не гребуйте – не брезгуйте.

Подсобите  — помогите.

Горец – глиняная посуда.

Ушник – в данном случае рыбный суп.

Заедина – вместе.

Осторонь – в стороне, на стороне.

Односум — сослуживец.

Идесь – здесь.

Крапатанья – обсуждения

Арженец – ржаной хлеб.

Рогожа – прочная грубая ткань.

Ляда – дверь на чердак, в подвал.

Флигель – летняя кухня.

Левада – двор, участок.

Вечерить – ужинать.

Коренная – солёная рыба.

Гайтан – шнурок для нательного креста

Ноня – сейчас.

Зеньки, бельтюки – глаза.

Сустрел свойную – встретил свою.

Кундюбенький – маленький, невзрачный.

Дерюжка – грубая ткань.

Невладанная одежда – новая, не ношенная одежда.

Загоится – заживёт.

01.06.2025 г.

Чужие письма

Вражеские самолёты налетели неожиданно, даже не успело сработать оповещение. Чистая случайность уберегла Машу от гибели. В период бомбёжки она находилась за городом на возведении обороны, с раннего утра рыли окопы. Когда вернулись в город то, что они увидели, нельзя было передать словами. Гарь и дым ели и застилали глаза, сирены скорой помощи и пожарных машин, людские крики, стоны раненых, разорванные тела людей и животных. Везде кровь и развалины.

Когда она через завалы добралась до своего дома, то на его месте увидела огромную воронку. Через час к воронке собрались соседи и сообщили что, когда началась бомбёжка, родители не успели покинуть дом. О сестре Маша ничего не узнала. Кто говорил, что она была дома, кто-то утверждал, что убежала вмести с другими подростками, но куда, никто не знал.

Весь месяц Маша с бабушкой искали сестру, но поиски оказались тщетными. Говорили, что многие, узнав, что их родственники погибли, эвакуировались. Возможно, что сестре сказали, что Маша погибла, и она отправилась за Волгу. Но почему она не пришла к бабушке, которая жила на окраине города?

Проведывая своих одноклассников, Маша узнала, что некоторые так же погибли или были ранены и отправлены за Волгу. Среди погибших была и её лучшая подруга, которую тоже звали Маша. Когда после школы встречали рассвет, она познакомилась с молодым лейтенантом артиллеристом Михаилом. И как часто бывает, оба полюбили друг друга. Но, к сожалению, их счастье продлилось не долго. Не успев расписаться, Михаил уехал на фронт, а через месяц Маша погибла. Нелепая смерть, из всех убегающих от бомб по улице, вражеский осколок от бомбы сразил только Машу. И теперь другая Маша приходила к родителям своей подруги, где по их просьбе читала письма от общих друзей. Несколько писем было от Михаила, и мама погибшей подруги, Надежда Ивановна, предложила Маше ответить ему. Так завязалась переписка с Михаилом. Маши уже не было в живых, а он продолжал писать ей нежные письма. 

«Дорогая, любимая Машенька!

Как я соскучился по тебе. Сколько же прошло времени с последней нашей встречи? Каждый раз перед боем я вижу твое лицо, и враг мне уже не страшен. Я знаю, что ты меня любишь и ждёшь, дорогая. Мы обязательно разобьём эту тварь, и я вернусь к тебе, моя любимая».

И Маша отвечала. Теперь она написала Михаилу свой адрес, где сообщила, что переехала к бабушке, что было частично правдой. Она по прежнему боялась сообщить Михаилу страшное известие, что его Маша погибла от бомбёжки, и письма теперь пишет её подруга. Она боялась, что неизвестный ей Михаил может погибнуть, если узнает, что его любимой уже нет в живых. А письма всё шли…

«Здравствуй, моя любимая! Как я соскучился по тебе. Так бы и взлетел на крыльях любви и приземлился бы возле тебя на нашей любимой лавочке в твоём саду».

Потом была эвакуация. Долго письма не находили своих адресатов. Но через год переписка возобновилась, ведь Сталинград был отвоёван, и враг уже бежал на Запад. А до востребования от Михаила пришло сразу несколько писем.

«Здравствуй моя дорогая, любимая Машенька!

Что случилось у вас? Я несколько месяцев не получаю от тебя писем. Я понимаю, что бои в Сталинграде вынудили вас эвакуироваться, как ты сообщила в последнем письме. Но куда ты пропала? Что случилось, моя любимая ласточка? Где теперь тебя искать? Я просто не смогу жить без тебя, ведь у меня никого не осталось кроме тебя. Если с тобой что-то случится, я тоже не буду жить».

Каждый раз, когда письма заканчивались такими строками, Маша боялась за жизнь незнакомого ей человека, и вместе с тем уже знакомого по письмам, Михаила. Он не был ей любимым, но что-то подсказывало ей, что он стал ей ближе. Последние строки в таких письмах заставляли Машу снова браться за перо. Она по-прежнему боялась потерять человека, который жил одной надеждой, что Маша жива, но вместе с тем не могла позволить себе писать более нежные письма, как если бы она сама была его невестой.

«Моя любимая Машенька, как я соскучился. Мы всё быстрее и быстрее гоним врага на Запад. Только пятки сверкают гитлеровских вояк. Завтра праздник, а мне грустно, что ты до сих пор не выслала мне своей фотокарточки. Но ничего, я и так знаю, какая ты красивая, моя любимая. Часто задаю себе вопрос, почему ты так  строга со мной, не целуешь меня в письмах, не обнимаешь? Может ты меня разлюбила? Ну ладно, приеду, зацелую и растоплю свою любимую льдинку».

Маша читала нежные письма, адресованные не ей, а другой Маше и плакала над письмами. Она не могла писать таких же ласковых слов, и не могла прекратить переписку. Она была уверена, что как кончится война, она обязательно признается Михаилу, что она писала не ради обмана, а ради его жизни. И с этой болью в душе продолжала переписку.

А Михаил всё ждал от неё фотографию и нежных писем.

«Здравствуй, моя любимая! Самая красивая моя ласточка! Почему ты пишешь такие сухие письма? Неужели ты меня разлюбила?

Через панораму орудия я уже вижу Берлин, скоро конец гитлеровскому логову. Я обязательно вернусь с победой, ты только жди меня, дорогая. Ну вот, опять в бой. Целую и крепко обнимаю тебя, мою самую красивую и ненаглядную принцессу».

Это было его последнее письмо перед Победой.

Маша продолжала писать письма, но только стеснялась отвечать на горячую любовь Михаила такими же ласковыми словами. Но ответа не было.

Прошли ещё два месяца, и Маша решила, что Михаил, возможно, погиб, и её уже ничего не обязывало писать письма. Да и бабушка решила переехать в хутор к своей сестре, так как в разрушенном городе их уже ничего не держало. Дом, где жила Маша с родителями, был разрушен, родители и младшая сестра, как и её подруга Маша, погибли под вражеской бомбёжкой ещё летом 1942 года. О гибели сестры она узнала позднее, когда эвакуировались.

А гвардии капитан, орденоносец артиллерист Михаил, потеряв правую руку в битве при штурме Берлина, пролежал в госпиталях до середины лета 1945года. не мог писать писем. Писать письма чужой рукой считал неправильным. Мало ли что может подумать его любимая Маша. Боясь огорчить свою возлюбленную, решил сам приехать и посмотреть, как отреагирует невеста на увечие. Может и разлюбила давно, ведь неспроста писала «сухие письма».

Приехав в родной город, Михаил узнал, что Маша погибла, и не поверил словам её соседей. «Не может быть!  Ведь письма шли, и подписывалась Маша. Может она  тоже была ранена, оттого и не высылала фотографию, а я думал…» И Михаил бросился искать Машу по адресам из писем.

Тёплым осенним днём во двор Игнатьевых вошёл молодой, чернявый, с проседью в шевелюре капитан артиллерист: «Ну, где тут прячется красавица Маша?»

На ступеньки дома выскочили две бабульки и стройная девушка ослепительной красоты. Михаила даже качнула от такого оборота событий.

«А где Маша?» — заинтересовался капитан, рассматривая покрасневшую девушку.

Маша закрыла лицо руками и в слезах убежала из дома.

За долгой беседой, до позднего вечера просидел Михаил за столом у Игнатьевых. При первых словах бабушек у него заходили желваки. «Зачем же так?» — только и спросил он у бабулек.

Но ближе к вечеру он все понял и корил себя за первые брошенные, как оскорбление Маши слова. А Маша всё не появлялся в доме, она сидела и плакала, поливая письма Михаила горькими слезами в глубине сада.

И когда Михаил вышел в сад покурить, заметил плачущую девушку.

«Как обратиться к ней? Что сказать? Благодарить, что вселяла надежду или ругать, что обманывала?» — думал Михаил.

Незаметно ушло за горизонт солнце. А они по-прежнему смотрели друг на друга, не осмеливаясь подойти ближе.

Михаил набрался смелости: «Что теперь горевать, ты писала, что любишь, значит, ты и есть моя невеста?».

«Я не писала, что люблю» — возмутилась Маша — «Я просто боялась, что Вы погибните без моих писем».

— «Ну, уж так и погибну?  Выходи, я не опасный. Дай лучше на тебя погляжу поближе, может быть ты кусаешься?»

— «Не кусаюсь. Я боюсь, что Вы будете меня ругать. А я не врала, я просто…» — и Маша замкнулась. Теперь она действительно что-то почувствовала, но что? Что это? Любовь к чужому человеку? Которого не любила, но ждала?»

— «Ладно, иди ко мне, я же должен тебя отблагодарить, что сохранила мне жизнь. Хотя какой я теперь жених, без руки». Сказал Михаил и опустил голову.

«Неправда!» — крикнула Маша и сама испугалась,- «Вы, Вы просто замечательный человек!» И добавила: «Не зря в Вас Маша влюбилась, я тоже…» И опять на полуслове Маша замолчала.

«Что тоже?» — заулыбался Михаил, — «Что красавица тоже? Может и замуж за калеку пойдёшь?»

«Пойду!» — не ожидая для самой себя, гордо выдала Маша, — «И любить буду! И вовсе Вы не калека, а герой!»

«Вот это да!» — развёл одну руку Михаил. Вот это невеста! Может я пошутил, а ты так сразу и замуж?»

«А я не шучу» — твердо сказала Маша.

«Ну что ж, тогда свадьба!» — решительно с улыбкой на лице произнёс Михаил.

Так и закончилась эта история. Долгие годы прожили вместе Михаил и Маша, и не один из них не вспомнил, что были чужие письма…

Орда

Молодые девушки Елена с сестрой Марией, уставшие, но радост­ные, о чем-то весело щебеча, возвращались с работы домой. Сегодня они опять заработала продукты, и еще им выдали мед. «Вот радости будет нашим!» – думала Елена и не сразу услышала приближающийся рокот. Обернувшись, девушки увидела немецких мотоциклистов, нагло разгля­дывающих младшую и стройную Елену.

«Ком!» – услышала она от немца, сидевшего в коляске мотоцикла. Елена еще никогда не видела немецких солдат, но слухи, ходившие о них, ничего хорошего не предвещали. Девушки испугано смотрели то на одно­го, то на другого немецкого солдата. А они нагло смеялись и о чем-то громко говорили между собой. Лена попятилась назад, прижимая к груди так тяжело заработанный продовольственный паек.

«Ком!», – опять послышалась резкая команда, и недовольный плот­ный немец вылез из коляски мотоцикла и направился к девушкам, держа впереди автомат.

Лена была не из пугливых, но судя по настроению этих двух зарвав­шихся фрицев, было видно, что их шутки кончились, и они обозлены ее непослушанием.

Немец, быстро приблизившись к Елене, выхватил ведерко с медом. Перекинув автомат за спину, он раскрыл платок, прикрывающий верх­нюю часть ведра, понюхал его, потом грязными от пота и пыли пальцами достал немного меда и, положив его в рот, задрал голову к небу и замы­чал. Опустив голову, с восхищением взглянул на девушек и сказал: «Гуд фрау, гуд».

Забрав ведерки с медом, залез обратно в свое «логово» – коляску мотоцикла, и оба немца уехали. Сестрички еще долго стояла на обочине станичной дороги и смотрела вслед удаляющимся немцам. Через неко­торое время страх прошел, и они поспешили домой, куда направились и «отважные» немецкие воины.

Идя домой, Елена думала, как объяснить маме, что они отдали паек, в котором так нуждалась ее семья? Как объяснить это разбойное нападе­ние?

Но, пройдя по станице, она поняла, что объяснять ничего не при­дется.

На станичных дорогах стояли несколько немецких крытых грузовых машин, и около десятка мотоциклов, вокруг которых, как и по всей стани­це, бродили немецкие солдаты. Ворота колхозного склада были открыты, и немецкие солдаты спокойно опорожняли колхозные запасы. Кто-то из них ловил кур, кто-то тащил кабанчика в машину, другие в пилотках и касках несли куриные яйца. Основная часть вояк была без оружия и по­лураздетая. Кто-то весь в куриных перьях, кто-то испачканный в молоке. И все это сопровождалось женским воем, проклятиями стариков.

Вспоминая уроки школьной истории, Лена подумала: «Это орда!»

(По рассказу жительницы ст. Нижне-Кундрюченской, Усть-Донецкого района, Елены Капитоновны Жмыховой (Ажогиной).

Бездна

…Группа людей быстрым шагом приближалась к увеличивающейся на глазах яме. Продолжающий без остановки вести свой рассказ о прекрасном окружающем мире людей гид, вёл к ней ни в чём не подозревающих людей.

В нескольких метрах от ямы, поражающий своим прекрасным сказочным величием мир стал резко меняться, и вскоре все его красоты растворились и превратились в бескрайнюю пустыню. Кто шёл по краям и в конце группы стали озираться по сторонам, ища причины всего происходящего. Чем ближе люди подходили к призрачной яме, тем громче гид вёл свой непрерывный рассказ, в котором уже не звучали слова о прекрасном. Гид пояснял, что в мире всё изменчивого и не постоянно.

У самой ямы, встав на её краю, гид поднял руку, и люди остановились в метре за его спиной. Они как завороженные смотрели на увеличивающуюся в размерах яму, напоминающую водоворот, над которым кружило марево, и прислушались к звукам, исходившим из её глубины.

Что-то чавкало, булькало и бормотало, охало и стонало, словно какому-то неведомому чудовищу было тяжко. Протяжные стоны неведомого чудовища сменились многоголосыми людскими вздохами и стонами. Достигнув в диаметре около 10 метров, яма перестала увеличиваться, и люди увидели её мутные очертания со скользкими краями.

Люди молчали, каждый слышал взволнованное дыхание рядом стоящего. Казалось, что из-под ног невидимые прозрачные водные потоки с облачной дымкой уходят в яму, но шума воды при этом не было слышно. Эти потоки недавно прозрачной водной глади на краю ямы становились мутными и принимали то ядовитый сине-зелёный, то фиолетово-кровавый цвет и соединялись в общий сплошной водопад.

Внезапно в яме раздался крик человека, с которого, казалось, живьем снимали кожу, его поглотил громкий басистый хохот, который рвал перепонки стоящих у ямы людей. Казалось, что этот ужасный хохот дойдёт даже до сознания  находящегося в беспамятстве человека или до глухого, и на голове лысого дыбом встанет единственный волос.

Кто-то попытался выбраться из этого мистического места, но тела сковало, словно в состоянии гипноза, и они продолжали стоять. Кто-то застонал и схватился за голову, очевидно, их мозг не мог справиться с увиденным и услышанным, они пытались закрыть уши ладонями и закрыть глаза, чтобы не видеть и не слышать всё, что творится вокруг. И лишь немногие, словно в состоянии шока, продолжали стоять без движений.

— Что это? — только и спросил один из путников.

— Что за чертовщина? — спросил другой, более смелый.

— Это бездна! – ответил гид, и громко рассмеялся. Его хохот постепенно перешёл на бас и стал похож на тот хохот, что доносился из бездны.

Опять послышался душераздирающий человеческий крик, потом грохот, словно большие жернова перемалывали камни, и снова крик бедного мученика, громкий хруст и снова этот ужасный хохот из бездны.

— Ещё шаг и вы окажетесь в бездне! — и гид опять рассмеялся.

— Там будут рвать вас на куски, пока вы живы, перемалывать ваши кости, сдирать с вас кожу и жарить на углях, и гид зашёлся страшным хохотом. Он хотел как можно сильнее запугать пришедших, обессилить их сознание.  

Его фигура стала меняться, увеличиваясь в размерах, сгорбилась, пальцы на его поднимающихся руках удлинились и скрючились. Его до этого чёрный плащ стал мутным, как марево в бездне, и отразил очертания скелета.

Из бездны потянуло зловоньем. Крики мучеников резали слух, а издевательский хохот подземного чудовища тупил человеческое сознание. Кто-то из пришедших упал в обморок. Закрытые ладонями уши пропускали звериный хохот, ужасные крики и скрежет проклятой подземной мясорубки. 

У более сильных духом на лице выступили крупные капли пота, на скулах ходили желваки. Слабых била нервная дрожь, и они падали на колени, стонали и скулили, им хотелось провалиться сквозь землю и ничего не слышать.

— Идите же сюда, — произнес тот же басистый голос из бездны, завершив свою просьбу жутким хохотом.

— Кто это, сатана? – спросил кто-то робким голосом.

— Это я сатана, — ответил гид и резко повернулся к людям. Его получеловеческий облик больше был похож на мумию в дымной мантии. На обтянутом серой кожей черепе впавшие с кроваво красными белками глаза рассматривали присутствующих у края бездны.

Группа стоящих людей уменьшалась, она закрывала собой упавших в обморок и стоящих на коленях, молящих о спасении.

И снова гид-сатана  раскрыл свой оскалившийся безгубый рот и спросил того, кто был в яме: «Ты готов принять пришедших?»

— Да! – ответил басом голос из бездны.

— Если этот сатана, кто же в бездне? – опять спросил кто-то неуверенным голосом. На что сатана и кто-то в бездне рассмеялись. Но присутствующим не было смешно, они прижимались друг к другу и озирались по сторонам. Их группа была не более 15 человек, что их могло ожидать?

— Идите же сюда,- протяжно повторил басистый голос из бездны.

— Я вас жду, — и опять послышался этот ужасный хохот, но теперь казалось, что он приближался к поверхности. А там, в её чреве кричали, выли от безысходности, стонали от боли люди.

Из бездны вышли клубы серо-чёрного дыма, закрывшие всё вокруг, запахло палёной кожей, некоторым показалось, что начали вырываться языки пламени. Кто стоял ближе к яме, почувствовал жар и сушь в воздухе, тошнота подкатила к горлу.  В воздухе витала смерть…

Гид-сатана склонился над людьми, и в этот момент на другом краю бездны появилась расплывчатая фигура, такой же высоты, как сатана, но в три раза шире в плечах, и что-то во тьме блеснуло и просвистело над головой сатаны.

— Ты опять пришёл не вовремя, рыцарь, — прошипел сатана.

Опять свист, и теперь сатана отступил в сторону от людей, а над головами людей исчезло марево, появился просвет, дым и жар ушли в бездну, но продолжали урчать, булькать, стонать, словно там ворчал ненасытный невидимый, ужасный зверь.

Когда марево совсем растворилось, люди увидели, что на противоположной стороне ямы стоит человек в рыцарских доспехах. Его руки лежали на рукояти двуручного меча, лезвие которого отражали блики восходящего солнца. Забрало шлема закрывало лицо рыцаря, и люди не смогли увидеть своего спасителя.

— Зачем ты пришёл, рыцарь? – спросил сатана, и застонал.

— За тобой! Ты разве забыл наш уговор: не трогать невинных людей?

— Они все грешны. Посмотри на них. Они ничто! И он опять завыл, застонал. Ты не даёшь мне выбора, рыцарь.

— Отчего же? Ты спросил у них, хотят ли они в твоё царство мёртвых — в бездну? – спросил сатану рыцарь.

— Они не достойны твоей защиты, они грешники! – прокричал сатана.

Пока шёл диалог сатаны с рыцарем, в небе появились облака, и люди стали замечать, что среди облаков появился облик старца. Пока он был высоко, люди не разобрали, старец был в чалме или это его пышные волосы колыхал ветер, придавая вид головного убора. Они все устреми взор к приближающемуся старцу, на что обратил внимание и сатана.

Взглянув на небо, он застонал ещё сильнее:

— Опять Вы. Зачем Вам эти люди?

И стал просить, обращаясь уже к старцу: «Дайте мне хотя бы одного?»

На что рыцарь взмахнул мечом. В последний момент всем показалось, что лезвие меча снесёт сатане голову, сказочный меч прошивал всё пространство над бездной и запросто мог снести голову любому показавшемуся из неё чудовищу.

На удивление шум в бездне утих до шёпотов и всхлипываний, и лезвие меча остановилось у горла сатаны. Сатана даже не шелохнулся, а лишь оскалил свой рот и прищурил глаза.

— Ладно, в этот раз ты победил, рыцарь, но я вернусь за ними, — и растворился…

— Что за гид, который растворился? Кто его нашёл в городе? Как мы вообще доверились ему? Почему никто не сбежал?  Как будто освободившись от колдовских чар, люди стали задавать эти и другие вопросы друг другу. Почувствовав свободу, они стали улыбаться, обниматься и плакать от радости. Осмотревшись вокруг, они заметили, что бездна пропала, как будто её и не было. Кругом росла сочная трава, наполненная разноцветом полевых цветов, вдали виднелась река и чудесный лес, из которого их привел гид. Может это был сон, галлюцинации от недостатка кислорода или вырвавшихся из бездны газов? Но где бездна? Или её вовсе не было, но что тогда было, и где гид? Но взглянув на стоящего около них огромного роста рыцаря, они смолкали, обдумывая, что же все же было…

— А Вы кто? – задал вопрос осмелевший путник рыцарю.

— Я страж порядка, слуга Бога. А сатана слуга бездны, он заманивает неуверенных и слабых людей, уводит их в пустыню одиночества и там устраивает ловушки, вроде той, в которую вы чуть не попали. Вам надо быть внимательнее в выборе своих гидов. И выбирать свой путь в жизни, не полагаясь на других, тем более незнакомых.

Так значит, все же бездна была, и люди стали задавать вопросы рыцарю.

— А кто это на небе за облаками, Бог?

— Да, — ответил рыцарь, — он следит за спокойствием на планете. Но он не может всем помочь, и мы, стражи, стараемся выполнить свою миссию, спасти человечество. Но вы, люди, чаще сами творите, не ведая что: ссоритесь по пустякам, враждуете, воюете, убивая друг друга. Как же мы можем всем вам помочь, если вы сами не желаете жить в спокойствии и согласии?

Пока люди шумно обсуждали сказанное рыцарем, забыв поблагодарить за спасение, они не заметили, когда и куда исчезли рыцарь и Бог. Но слова рыцаря остались в сердцах людей, и они поклялись друг другу донести их до остальных жителей планеты…

30.01.2025 г.

Монстр

Иван Фомин с детства любил рыбалку. Ещё мальцом вместе с дедом он рыбачил в разных местах Дона, на озёрах и других речушках. Ловил после разлива сапетками гибрида. Наверно за всю его жизнь в станице можно было сосчитать дни, когда Иван не рыбачил. В непогоду, зимой и летом, в проливной дождь он отправлялся на рыбалку и редко когда возвращался без улова. Однокашники прозвали его «Фомка — рыбачок».

Из-за своего увлечения Иван учился неважно, для него главным была рыбалка.  В тот день, когда Иван сдавал выпускной экзамен по математике, разыгралась сильная гроза. Но для заядлого рыбака гроза не помеха. Ещё с вечера Ванин дед приготовил снасти для ловли сома и ранним утром, когда небо только хмурилось, но уже обещало грозу, отправился на рыбалку. Ни к вечеру, ни на следующий день он не вернулся. Через неделю его лодку нашли ниже по течению в плавнях, километрах в 40 от станицы, старики говорили, что его утянул сом.

После пропажи деда Иван часто пересматривал его фотографии, на одной из них, за спиной деда лежала огромная рыба, спина которой была, чуть ли не до пояса деду. Бабушка объясняла, что это дед вместе с другими рыбаками артели поймали белугу, а белуга не ест ни людей, ни зверей, ни птиц, хотя утащить из лодки может. Сом этот может утащить рыбака из лодки, но питается больше падалью, иногда птицами, лягушками, грызунами и прочей мелкой добычей, если большой, то может съесть и зазевавшуюся рыбину или небольшую собаку.

После пропажи деда Иван дал бабушке обещание, что поймает этого сома-убийцу деда. Шли годы, Иван подрастал, но сома, который утащил деда, он до призыва в армию так и не поймал.

После окончания школы Ивана призвали на службу, где он попал на Северный флот, вот где он нагляделся на больших рыб и животных, дельфинов, касаток и китов. Но все они не манили его рыбалкой, как память о рыбалке на родном Дону. Как не уговаривали его местные жители, но не стал он моряком-китобойцем, он мечтал поймать сома, который утащил деда.

Вернувшись домой, Иван продолжил охоту на сома — «монстра». Именно так теперь его называли местные рыбаки, потому как за период службы Ивана в морфлоте пропали ещё два рыбака-сомятника.

Все станичные рыбаки, да и приезжие, мечтали поймать большую рыбу и не обязательно сома, но поймать «монстра» — это уже было заветное желание каждого рыбака, живущего на Дону или приезжающего на рыбалку. Хотя многие из них и не ведали, кого они хотят поймать. Наверное, если бы увидели вживую «монстра», то многие бросили бы свою затею и уединились с удочкой для ловли пескаря или плотвы.

Для удобства, чтобы совместить работу с охотой на «монстра», Иван решил выкупить старую колхозную лесопилку и заняться торговлей лесоматериалами, а заодно и выловом топляка, где мог обитать сом – «монстр».

Из своих сверстников-станичников Иван собрал бригаду. На  небольшой капитал от продажи домика покойной бабушки купил старый автокран и разбитый ржавый колхозный паром. На пароме установили лебёдку с подъёмным механизмом для разгрузки леса из барж и вылова топляка. Заключил договор с местной властью по очистке берега Дона от топляка и реализации дров и лесоматериалов населению.

Как бы то ни было, а бизнес у Ивана начал налаживаться, хотя с постоянными рабочими кадрами были проблемы, ведь у него в бригаде были и те, кто считал себя неудачником в жизни. То пускались в запой, то после первого заработка увольнялись или уезжали из станицы. Только бывшие друзья Олег и Игорь оставались преданными «Фоме-рыбачку».

«Парамон», или как его величали соседи Олег Николаевич Парамонов, успел повоевать, теперь решил купить дом и обзавестись семьёй. Двадцатипятилетнему «Савке» — Савченко Игорю, просто некуда было деваться, отовсюду его гоняли, как неуклюжего громилу, в прошлом погромщика всех закадычных мест, пока он не закодировался у местной знахарки Авдотьи. Остальные рабочие были приходящие и уходящие, временщики.

Вылов унесённых в половодье деревьев и брёвен из реки приносил небольшой доход, ведь их надо было ещё высушить и распилить, бревна можно было продать строителям. Этого хватало только на содержание техники, двора для хранения дров и пропитания. Основной доход давала пилорама и продажа лесоматериалов.

При вылавливании утонувших деревьев и коряг попадались и другие утопленники, как люди, так и техника.

Лазить по дебрям «Амазонки» — по реке,  не боялись только бригада Фомина, ведь на протяжении уже нескольких лет ходили байки, что огромная рыба «монстр» утаскивает людей и животных, способна проглотить зазевавшегося взрослого человека или телёнка. Пропадавшую живность часто списывали на этого «монстра», хотя если взять всех пропавших животных и птиц, то это был не один монстр, а целая стая монстров или акул.

Сыскарям в 90-х легче было списать пропажу на монстра, чем ловить воришек, промышляющих хищением живности для убоя и сдачи на мясокомбинаты. Ни в местной печати, ни в других официальных источниках  страхи о монстрах не публиковались. А на вопросы приезжих отдыхающих и туристов местные жители отвечали, что пропадают  чаще приезжие, которые не знают, что вечером купаться в одиночку или заплывать к зарослям опасно. А поиск пропавших, очевидно, не объявляют потому, что пропадали не местные, чаще одиночки. Может, не пропал, а уехал, вот власти и не публикуют о пропаже этих людей. Хотя чаще так и было.

Однако и эти разговоры о ненасытной рыбине носили под собой  косвенную правду. Рыбаки и отдыхающие не раз упоминали, что зазевавшийся одинокий рыбак или вечерний пловец видел и огромную рыбину с серо-пятнистыми боками, волны от которой переворачивали небольшую резиновую или деревянную лодку. А ударив хвостом, монстр мог утопить любого пловца. Возможно, это были байки.

Байки байками, а смельчаки всё же находились. Уже не один рыбак, задремавший за клёвом на утренней зорьке, был атакован монстром, и, бросив снасти и лодку, добирался домой вплавь. Потом зевакам рассказывал, что монстр чуть не съел его, и лишь благодаря ловкости рыбак смог добраться до берега. Изрядно объеденных утопленников находили спасатели и бригада Фомина, но о пропавших людях и животных местные СМИ и власть по-прежнему молчали. Молчание объяснялось тем, что утопленники были из вышестоящих по Дону станиц и хуторов, или приезжие любители рыбалки, чаще изрядно выпившие отдыхающие.

Имея многолетний опыт рыбалки, Иван всё же решил посоветоваться с опытными станичными рыбаками, старожилами, как выловить этого сома — «монстра»?

Тот же местный «дед Щукарь» — Спиридонович, под чарку красностопа поделился с Иваном секретами приманки и ловли сомов.

Однако, использовав все способы ловли и приманки, донские чудища не попадались Ивану, да и другим рыбакам, и даже браконьерам, ставившим сети и перемёты. Монстр, если он и был, и его крупные собратья рвали сети, обходили перемёты, иногда ломая крюки. Кто рвал сети и ломал крючья, никто сказать не мог, может сом, может осётр, а может и белуга. Как бы то ни было, но крупной рыбы за последние три года никто не выловил…

Страстный рыбак Спиридонович, заготовив с вечера наживку, решил порадовать свою бабку утренней ушицей из сомятины. Благо время было подходящее, расцвёл подсолнух, что являлось неотъемлемой частью для наживки на сома при квоке.

Ещё при первом появлении рассвета на горизонте, он спустил на воду свою видавшую виды лодчонку, и, спустившись по Дону на два километра ниже станицы, причалил к берегу острова. Здесь была большая яма, где Спиридонович ещё с пропавшим дедом Ивана ловили 30 килограммовых, а то и 50 килограммовых сомов.

Зацепив якорь за свалившееся дерево, стал не спеша начинять наживку. Вот саранча, теперь гусеница-молочайник, пару листов подсолнечника, жирный голубой червяк, опять два листка подсолнечника и опять червь, и вот кованый крючок, как новогодняя ёлка. Наживка готова!

На востоке показались первые лучи солнца, разгоняющие туман над рекой. Спиридонович проверил снасть, надёжна! Достал старый, потёртый о донскую воду квок, и, глянув на уходящий за остров туман, сказал: «Пора!»

Опустил наживку в воду, обмотав раз лесу на кисть правой руки, проверил, легко сползает, ежели что не так пойдёт, – подумал Спиридонович. Взяв в эту же руку квок, левой рукой стал попускать шнур якоря, сплавляясь по течению вдоль ямы, начал квочить.

Удары квока прошлись эхом по глади реки и отозвались в стародонье. На дальнем краю ямы что-то толкнуло наживку.

— Ах, стервец, проверяет, — подумал Спиридонович.

Вытащил наживку и подтянул по шнуру лодку к острову. Снова опустил наживку, и, спускаясь по течению, продолжил квочить. Опять удар о снасть и толчок в лодку.

— Стервец, играет, — уже вслух произнёс Спиридонович.

Подтащив лодку к острову, Спиридонович приготовился повторить путь через яму. Солнце осветило остров своими первыми лучами, их отблески заиграли на воде. Только опустил наживку в воду, как у старого рыбака свело пальцы правой руки, и он медленно поднял наживку, и ослабил лесу. Чтобы ослабить напряжение мышц, Спиридонович опустил кисть руки в прохладную донскую воду начал двигать пальцами. Что-то прохладное коснулось его руки.

Вот и Дон – батюшка ласкает тебя, старый чёрт, а ты всё не можешь поймать на ушицу, произнёс Спиридонович  и невольно заглянул за борт лодки, где охлаждал руку.

— Чтобы это могло быть? Тина или коряга подплыла к лодке и ласкала его кисть? Надо оттолкнуть, чтобы не запутать снасть, — подумал Спиридонович.

Но что это?! Из-под лодки на него смотрел глаз огромной рыбины, ус рыбы у основания был толще пальцы рыбака, а голова… Она казалась больше ширины лодки, которая ласково терлась об руку Спиридоновича. Возможно, вода увеличивала размер рыбины, но не на столько!

Старый рыбак, повидавший разное, медленно вытащил из воды руку. Рыбина, немного постояв у лодки, потёрлась об неё своей широкой спиной и так же тихо, как и пришла, ушла в глубину, оставив Спиридоновича со своими размышлениями.

— Это же моя рука могла стать наживкой для такого монстра, и тогда бы я был завтраком для неё, а не она для бабкиной ухи. Спиридонович отвязал шнур якоря от дерева и по течению опустился к своему берегу.

Пока он плыл в лодке по течению, а потом шёл вдоль берега, таща её на привязи, ему казалось, что рыбина сопровождает его, а её глаз наблюдает за ним. Несколько раз он останавливался и, всматриваясь в Дон, пытался разглядеть казавшееся ему донское чудище. Ему мерещилось, что этот огромный глаз следит, когда он войдёт в воду, чтобы утащить в пучину, отчего старый рыбак вздрагивал.

Поставив к заветному потёртому пню лодку, накинув на него шнур от якоря, Спиридонович медленной походкой заковылял к дому. Было ещё рано, и хозяйка спала. Он достал из погреба бутыль прошлогоднего красностопа и  залпом выпил два стакана вина. Так, молча, не отвечая на вопросы супруги, просидел за столом весь день, пока в бутыле не показалось донышко с винным камнем. Больше к острову Спиридонович не плавал, да и квок забросил в дальний угол сарая, предпочитая ловить карася, жереха, голавля или селёдку с яра. И только через месяц, на дне рождении кума, уже под хмельком рассказал об увиденном. Да кто же ему поверил, ведь Спиридоновича не зря звали «дед Щукарь», за его байки. Однако и другие рыбаки рассказывали подобные байки, не очень-то отличавшиеся от рассказа Спиридоновича.

Один говорил, что поймав большую рыбу, тянул её к лодке, но из глубины реки, словно акула, из воды показывалась огромная пасть и на глазах у рыбака проглатывала улов, утащив следом и снасти. Другие говорили, что под лодкой видели огромную серую спину морского чудища, длинна которого была больше длинны двухместной лодки.

А бригада Ивана находила на берегу прибитые волной и запутавшиеся в корягах вещи. Очевидно, что монстр вытягивал утопленника из одежды и тащил в своё логово.

Машину местного «авторитета» Остапа, помятый «Мерседес» нашли любители — аквалангисты, искали «монстра», а нашли Мерс. По просьбе участкового, Иван краном поднимал железного утопленника из донских зарослей за станичным обрывом.

Отсидев пару лет за разбой, Остап мнил себя Остапом Бендером, предлагал местным торгашам «крышу» от всех проверяющих и бандюков. На его поводу уже повелись три приезжих ларёчника, вот и ходил теперь Остап павлином, раздувая щёки. Его сопровождали такие же «павлины», отсидевшие по малолетству за кражи «Малина» и «Сапог».

У «Малины» была фамилия Малинин, а «Сапог» получил кличку в колонии, потому, как там сапожничал.

В машине нашли женские вещи и пиджак Остапа, в бардачке пистолет Макарова и пачки денег. На место «улова» были привезены «Малина» и «Сапог». С вылупленными глазами они смотрели на машину и личные вещи утопленников, но тел в машине не было.

«Монстр», — пробормотал «Сапог».

При их опросе выяснилось, что бугор с изящной блондинкой месяц назад уехал в Саратов. Выходит, что ни Остап, ни его спутница в Саратов не доехали.

Сколько коряг из-под яра ни вытаскивали когти крана Ивана, но кроме ещё нескольких женских вещей и чьей-то куртки ничего выловить не смогли.

— Да и вряд ли «монстр» смог бы проглотить маленького, но толстого Остапа, а вот его изящную спутницу, вполне. Не он, так его собратья растянули добычу по норам.

Да, очевидно «монстр» или его собратья славно позавтракали и поужинали», — подвёл итог Иван.

Таких случаев с исчезновением водителей в поднятых утонувших  машинах за последние годы было не мало. Но все водители были не местные, может по этой причине никто их не искал?

После очередного половодья бригада Ивана и спасатели находили затонувшие на зимней рыбалке машины, чаще без водителей, предполагая, что те уехали домой, бросив свой транспорт подо льдом. А за машинами чаще приезжали друзья несчастного рыбака или его родственники. Возможно, эти рыбачки скрывались от расспросов.

На все догадки собравшихся у яра ни следователи, ни местные полицейские не отреагировали, составив свои протоколы, они разъехались, как будто ничего не случилось.  В течение месяца растворилась и братва Остапа.

Иван и его бригада по-прежнему не боялись заходить в реку, приходилось отцеплять кошку крана, когда она цеплялась за подводный металл, брошенный строителями или колхозниками в советские годы в Дон. Хотя иногда большие рыбины чесали свои бока о чакан и в корягах у берега, отпугивая незваных гостей.

Иногда в камышах спасатели находили останки утопленника, изрядно обглоданного сомами и раками, но о пропавших рыбаках широкой огласки не было.

Какие снасти и наживки только не начинял Иван, но «монстр» был хитёр. Чаще попадались крупные сомы, но не более полутора метров, были пойманы и другие рыбины, но не имеющие отношения к пропаже людей и животных. Иван уже стал сомневаться в наличии в местных дебрях реки «монстра».

Возможно, он давно ушёл вниз по Дону, оставив нам только воспоминания, или народ больше брешет, что реально видели этого сома?  А в реальности виной всему раки да другие рыбины, объедающие падаль или утопленников – размышлял Иван.

В один из весенних дней, расчищая прибрежную зону затона, Иван, поднимая сцепившиеся коряги, всполошил огромную рыбину. Из пучины Дона показался лишь широкий тёмный пятнистый бок монстра, судя по этой ширине, Иван подумал, что такой упырь мог проглотить и толстого, но низкорослого Остапа.

Несколько раз рыбина переваливалась через бок, показывая ребятам своё серо-пятнистое скользкое тело, потом, ударив хвостом, окатила фонтаном воды очумелых «Парамона» и «Савку» и ушла в пучину.

Друзья стояли вымокшие насквозь, словно час стояли под проливным дождём, а брызги от поднявшегося фанта воды долетели до крана Ивана и ударили по стелу кабины машины, словно дробь из охотничьего ружья.

— Вот это, да! Так это же и есть «монстр»! Не хотел бы я оказаться с ним рядом, — только и смог произнести Иван.

— Сколько же он метров? – спросил «Савка».

— Тебя проглотит, и фамилии не спросит, — пошутил «Парамон».

— Меня не знаю, задница застрянет, а вот тебя да, и не моргнёт, ответил ему «Савка».

В последние годы случаи с пропажей утопленников участились, и рабочие лесопилки не понимали их причину. Возможно, необычно жаркое лето привлекло больше отдыхающих? Или кто-то разнёс слух о речном монстре, и понаехали любопытные и экстремалы? На берегу частями гостями стали появляться аквалангисты с подводными ружьями и фотоаппаратами. Но чтобы прокормить таких монстров, а их явно было несколько, надо десятки утопленников или стадо животных. 

Похоже, что люди перестали бояться прожорливых рыб, интерес к поиску громадного сома только возрастал. Даже недавно приехавший депутат со свой свитой в сопровождении работников местной и районной администрации устроили «шоу», после которого спокойно уже не спали, пока не покинули Дон.

А было так.

Приехал в станицу депутат с подарками для школьников и пенсионеров. Народу нагнали, даже из соседних хуторов привезли. Ну и как всегда, после торжественной части гостей вывезли на природу, отблагодарить за щедрость. Для этого даже катер МЧС задействовали.

Загрузили гостей в катер, а поклажу и весь провиант в лодку. Подцепили Казанку к катеру, и отправились на остров.

Там природа, конечно, осталась ещё девственная. Раскинули шатёр, «накрыли поляну», даже местного баяниста Гошу пригласили и певунью Аленку, да двух девиц из района, для обслуживания персон № 1, вроде официанток.

Привязали лодку к поваленному дереву, а катер отпустили до вечера. Лодку оставили и сопровождающего лесника Мироныча для «связи с внешним миром», если мало будет, чтобы Мироныч «смотался» за добавкой.

По первой, за щедрого гостя, потом за его величие, за Дон и так далее, потом уже и не считали и не помнили за что и за кого, главное весело и шумно.

Посидел гость, посмотрел, заскучал, после десятка тостов вспомнил, что рядом река, да ещё и место знаменитое – лежбище какого-то «монстра». А что это за рыба-монстр, почему ему не показали? И решил он сам посмотреть, ведь рыба должна что-то есть, кроме, как пугали, людей и зверей.

И вспомнил гость, как в детстве карася, окуня да плотву ловили, а иногда и крупный голавль попадался на разную наживку. Давно это было…

Взял гость с барского стола две булки свежего, испеченного для него хлеба, колечко копчёной столичной колбасы и пошёл на берег. Ловить «монстра» он и не собирался, но посмотреть очень уж желал. Брешут люди, людям верить — себя не уважать, — подумал гость.

Отламывая куски хлеба и колбасы, кидал их в реку, но лишь только смелый малёк атаковывал стайками приманку, угоняя её вдаль от берега,  очевидно рассчитывая там спокойно разделаться с добычей. Но там появлялась более крупная рыба, и приманка исчезала в её пасти.

Да, не добросить поглубже, — подумал гость и решил перебраться в лодку, а заодно, чтобы не ходить по несколько раз, попросил Мироныча: «Ты там со стола принеси что-нибудь посолиднее, говорят, ваш «монстр» пожрать любит, наверно как я, килограмм 140 весит? А, лесник? Или врут ваши станичники?

Вёсла на Казанке болтались в воде, хотя лесник попросил приезжих, как причалили к острову: «Сушите вёсла».

— Чего их сушить, они и есть вёсла, да ещё и деревянные, не промокнут, — сказал гость. Никто перечить и не стал, Царь, он и есть Царь.

 С помощью Мироныча, кое-как вскарабкавшись на лодку, гость начал щедро забрасывать кормёжку.

— Ты бы, батенька, аккуратнее, неравен час, перевернёшь лодку и намокнешь, заболеешь, — советовал лесник гостю.

— Не учи! Да, годы берут своё, ожирел,- признался гость.

— Но это авторитет, там у нас все такие солидные, мелкие как ваш «монстр» не водятся, давно бы съели, — и рассмеялся. Да так, что от лодки по воде пошли круги. Посторонний шум, очевидно, и разбудил хозяина острова.

Приподнявшись, гость бросил большой кусок хлеба, который тут же исчез, всколыхнув воду, и небольшая волна ударила в борт лодки.

— Вот, лесник, смотри, твой монстр клюёт,- опять расхохотался гость.

— Это не «монстр», батенька, это, очевидно, крупный голавль или сазан, — только и возразил Мироныч.

— Да ладно, видали мы и голавля, это ваш страшила-муд..  жрёт мой хлеб, а сам морду не показывает, — с недовольством во хмелю возражал гость.

Он оторвал от утки солидный сочной кусок, и швырнул его в воду, где ещё недавно разошлись круги, потом подумал и швырнул остатки дичи туда же…

— Что это, Мироныч? – спросил, переходя на шёпот, гость.

Леснику с берега не было видно, что происходит за лодкой, видимость закрывала солидная фигура гостя и ослепляли блики на водной глади Дона. Но опытным взглядом он уловил, что вода к берегу стала прибывать, и этот прибой приподнял лодку.

Гость стал понемногу наклоняться в сторону исчезнувшей в пучине реки приманке, и во что-то всматривался. Очевидно, он был ещё и слеповат, да и хмель не наводил резкости. Но что-то большоё, блестящее, темное, с огромным жёлто-серым приоткрытым ртом, в котором торчал кусок утки, приближалось к Казанке. Возможно, «монстр» хотел отблагодарить кормильца. Минута, две, вода сошла, и сильный удар пришёлся по правому веслу. Было не ясно, когда намок гость, до падения в лодку или после внезапно хлынувшего потока воды.

Удар тела о дно лодки, и хлопок донской волны, окатившей стоящего на берегу лесника, прозвучали как раскат грома и начавшегося внезапного шторма.

Вся свита сбежалась к лодке.

— Да, батенька, тебе повезло, что ты на отмели и упал в лодку, а не в пасть «монстра», — произнёс Мироныч, снимая с себя насквозь намокшую, рубаху и полные воды сапоги.

Вылетевшее весло из уключины ударило по затылку гостя, отчего он упал на дно лодки, создав звук грома. Весло улетело на 15 метров от берега. Но никто из присутствующих после услышанного не желал сплавать за ним, и лишь наблюдали за уплывающим по течению веслом…

Гостя долго приводили в порядок, пытаясь вывести из состояния шока, но ни водка, ни одна за другой выкуренная пачка сигарет не привила его в чувство. До самого вечера, пока не пришёл катер, он остался словно чужой в компании своих верноподданных. Так, в состоянии шока и молчании, уехал, не попрощавшись с гостеприимными станичниками.

Говорили, что он не отказал в обещанной помощи, но на Дон больше не выезжал…

И только теперь Иван задумался:

— На протяжении нескольких лет никто не искал пропавших собак, которых отпускали горожане на вечернюю прогулку. Очевидно, думали, что их ловят и продают корейцам местные барыги в обмен на самогон. А оно может и не так, собаки после ночной беготни заходили в Дон попить воды и становились лёгкой добычей монстра. Поэтому он и кружил в районе станицы со своими собратьями. Получается, что монстров прикормили сами местные жители своими питомцами, а деликатесом были утопленники из числа приезжих.

На следующий день встревоженный Иван рассказал об увиденном начальнику местного отделения МЧС Алёхину, на что тот рассмеялся и сказал: «Ты, что, Иван, решил заняться шантажом? Или спросить с чиновников за молчание? Не выйдет! Скорее кончишь, как Остап и съест тебя твой мистический монстр».

Но когда через неделю с пляжа пропала «подружка» приезжего бизнесмена, закрутились не только все спасатели и весь райотдел полиции, но и вся администрация района.

Девушка, не слушая предупреждений местных жителей, подвыпившая любительница купаться в речке, в чём мать родила, решила под луной понежиться в донских водах, так меньше зевак. И когда до утра так и не вернулась в гостиницу, возмущённый  сожитель кинулся искать свою возлюбленную. Неделя поиска не дала результатов. Изящная девица, конечно, могла стать жертвой «монстра».

Иван решил проверить логово ненасытной рыбины, которое они нашли под яром в затоне. Закидывая когти крана в речные дебри, доставал коряги, на которых повисли куски собачьих шкур. Всё глубже опуская когти крана, доставал прогнившие стволы и корни деревьев, сплетённые водорослями в илистой жиже с клоками полуистлевшей одежды.

Но вот когти машины вытащили и человеческие останки, изглоданные раками и обсмоктаные младшими собратьями монстра.

— Значит, монстр притаскивал в своё логово добычу и здесь со своими собратьями проводил подводный пир, — подумал Иван.

Когда человеческие останки повисли на когтях крана, Иван вызвал участкового и сообщил Алёхину.

— Что они теперь скажут, господа хорошие? – подумал Иван.

В этом рейде спасателей был и корреспондент из какого-то областного журнала, решивший написать о сложной работе спасателей, и с сенсацией ему повезло.

Факт наличия в лежбище монстра останков людей поразил всех собравшихся, прибыли и представители районной власти.

А кран Ивана всё черпал и вытаскивал останки людей и животных…

Информация о страшных находках за день облетела станицу. Вскоре в областном журнале вышла статья об ужасном монстре, съедающем людей. Журналисты не пожалели для печати и красок на фотографию монстра из страшилок. Туристы начали покидать гостиницы и частные дома отдыха. Другие же – экстремалы, заполняли покинутые гостиничные дома. Поиски спасателей и вызванной группы водолазов не дали успеха в поисках пропавшей. А «монстра» как в воду канул, хотя нет, он был в воде, как дома. Сделав вывод, что дивчина могла уехать с другим любовником, прекратили поиск.

В следующем году, весной, после открытия навигации, к берегу в камыши прибило изрубленного винтами сухогруза большого сома. Длина его тела достигала свыше двух метров. Очевидно, раненая рыбина прибилась к камышам, где и испустила дух. Нашёл её местный рыбак Антип.

Полюбоваться хищником собралась толпа зевак, через которую с трудом пробрался старый рыбак Спиридонович. Увидев тушу рыбины, «дед Щукарь» сказал: «Это не он!» Но его никто не услышал. Все собравшиеся кричали, ликовали, радовались, что наконец-то покончено с рыбой-убийцей. И теперь можно свободно заплывать в любые речные дебри для рыбалки.

В теле рыбина нашли куски собачей шерсти и не переварившейся утки,  и в местной, и областной печати объявили: «Монстр» пойман!»

Иван и его товарищи понимали, что это не «монстр». «Монстр» затаился в пучине Дона и выжидал очередной свой улов…

27.01.2025 г.

Старуха

Осенью 1943 года гнали фрица на запад. В одной из деревень полк остановился на переформирование. Если это можно было назвать полком, да и место, где остановился наш полк, деревней.

Отступая, немец угонял людей в Германию, ломал железнодорожные пути, минировал дороги и сжигал на своём пути населённые пункты.

Вот в одной из таких почти полностью разрушенной и сожженной деревне, некогда состоящей из нескольких десятков домов, большей частью деревянных, добротной колхозной усадьбе, от которой остались одни стены и четыре каменных амбара, нам предстояло переночевать.

О том, что случилось  здесь до прихода Красной Армии, нам рассказали мальчишки, которые успели спрятаться в ближайшем лесу. В один из дней, когда уже слышалась канонада приближающихся боёв, в деревню въехала колонна немецких грузовых машин и бронетранспортёров. Всех жителей стали выгонять из домов, более молодых и здоровых погрузили в машины, а остальных погнали пешим строем на запад. Тех, кто не хотел уходить или пытался убегать, расстреляли, а тела сбросили в колодцы.

Мальчишки случайно оказались в лесу, бабушка послал двух братьев искать заблудившуюся кормилицу – корову, это и спасло подростков от смерти.

Когда они услышали стрельбу в деревне, то побежали домой, и на опушке леса увидели, как немцы расстреливают их бабушку, ещё нескольких стариков и двух одноногих инвалидов войны.  Тела убитых фашисты затащили в дом, и, облив дом бензином, подожгли его.

Не буду рассказывать все ужасы, которые поведали нам испуганные  подростки. Могу сказать только одно, что тела двух девушек эти гитлеровские звери после истязаний буквально порвали на части. Из сожженных домов и колодцев мы достали два десятка тел мирных жителей.

Когда сумерки спустились на землю, и уже казалось, что все ужасы войны миновали эту деревушку, а мы стали располагаться на ночлег, то услышали завывание. Перепуганные пацаны стали метаться по полуразрушенному дому с криками: «леший, леший».

Откуда шёл вой, похожий на завывание ветра, пока было непонятно. На фронте и не такое было, ни леший, ни сам чёрт нас уже не пугали. Боялись только вражеских мин да снарядов.

Все вышли на улицу. Прислушавшись, мы поняли, что он слышится из соседней разрушенной хаты, он, то усиливался, то умолкал. В лучах трофейных фонариков обнаружили заваленный обгоревшими брёвнами погреб, из которого доносился вой.

Кто-то высказал сомнение, что возможно какой-то зверюга, заваленный брёвнами, изголодался и сейчас может наброситься на людей. Не рискуя попасть в разгар войны в лазарет с укусами зверя, два бойца вооружились автоматами.

После получасового разбора завала в проёме погреба показалось измазанное сажей лицо старухи. Когда её вытащили наружу, то у неё на руках оказался свёрток с младенцем, закутанным в обожженную изорванную шаль. Растрёпанные седые кудри слиплись в сосульки и закрывали половину её серо-черного от сажи лица.

Когда бойцы попытались взять у неё младенца, её лицо приняло  звериный оскал, и она завыла так, что даже у опытных бойцов застыла кровь в жилах.

Мальчишки сказали, что здесь не было никакой бабки, а жила молодая пара, он вроде партизанил, а молодуха ждала ребёнка. Может это бабка кто-то из соседей?

Утро вечера мудренее. Отведя старуху к кашевару, и отправив гонца в санчасть, мы отправились на отдых. При штабе уже находился один полуторагодовалый ребёнок, который ждал отправки в тыл. Связистки на переменку возились с ним. Подлатали ему одежду, нашли подходящую сносную обувь, баловали разными отечественными и трофейными сладостями.

Старуха просидела всю ночь, никого не подпуская к младенцу стараясь плотнее завернуть его в шаль. Но и младенец почему-то молчал всю ночь. Никто не видел, чтобы она его кормила. Она все время то что-то бормотала, то тихо выла. Мы понимали, что ребёнок мертв. Так прошло два дня. Старуха ничего не ела, только иногда пила воду и уходила по нужде, но и тогда не отпускала свёртка.  Сколько может выдержать солдат без сна, нам  известно, но чтобы вот так голодная, измождённая старуха!

В конце второго дня бойцы начали замечать, что старуха начинает засыпать и решили выставить караул, чтобы как она уснёт, забрать ребёнка. Первая попытка не увенчалась успехом, боец задел ведро с водой и старуха чуть не загрызла бойца, вцепившись ему в руку своими ещё острыми зубами, и исцарапала бедняге лицо.

На третий день слухи о старухе дошли до штаба дивизии, и там нашлась «умная голова», кто-то предложил подменить старухе мертвого ребёнка на мальчонку из штаба. Хотя этот эксперимент мог оказаться печальным, ведь старуха явно была не в себе, что подвергало опасности другого ребёнка. Но на войне всё по-другому. Нужно было спасать двух, и похоронить третьего.

Вечером, когда старуха задремала, бойцы аккуратно вытащили свёрток с мертвым младенцем, сняли с него шаль и обернули ей сиротинку.

Старуха проспала до утра, никто не знал, сколько дней выдержал её организм без сна и еды, но не меньше недели, это факт.

В столовую усадили несколько бойцов, не дай Бог, ополоумевшая старуха кинется на мальчишку. А пока старуха спала, мальчонка тоже уснул, уткнувшись своим лицом в старухины руки. Так они и проспали до утра.

Пробуждение было ужасным.

Старуха просыпалась тяжело, открыв глаза, она увидела «свёрток» завернутый в её шаль, но она не вышла из ума на столько, чтобы понимать, что свёрток вырос в разы. Она резко отшатнулась от свертка, вскочила на ноги, благо не уронила мальчишку со скамьи, и закричала на всю округу. Малец, перепуганный  спросонья криком старухи, заплакал. Он сел на скамейку и стал своими маленьким ручонками вытирать не останавливающиеся слёзы. Потом встал, посмотрел на взбешенную старуху заплаканным, испачканным сажей от одежды старухи лицом, и заплакал ещё громче. Все вскочили с мест и окружили старуху и мальца. Она всматривалась в лица окружающих, её выпученные от испуга глаза бегали из стороны в сторону, губы тряслись, сухие закопчённые руки она сжала в кулаки, казалось, что сейчас она бросится и разорвет всех. Несколько раз она взглянула на уходящего горько плачущего мальца. Потом села на скамью и, закрыв лицо руками, завыла.

Бойцы вывели мальчонку из кухни и стали утешать. Внезапно старуха резко подскочила со скамейки, расталкивая, и сбив с ног нескольких солдат, бросилась к ребёнку. И откуда только в это старой женщине взялась такая сила?

Она схватила мальчишку и прижала его лица к своему лицу. Потом  резко отняла, мы думали, что умалишенная бросит его на землю, уже кинулись к ней. А она посмотрела на всхлипывающего мальчишку, поцеловала его лицо и опять крепко прижала к себе.  Мальчонка, то ли спросонья, или вспомнив ласку и тепло материнского тела, тихо произнёс: «Мама» и обхватил голову старухи своими маленькими ручонками. Здесь у многих бойцов и офицеров, прошедших суровые дни войны, не выдержали нервы, и на глазах навернулись слёзы.  Послышались крики «Ура!» и даже кто-то начал стрелять в воздух, но  старуха посмотрела на окружающих таким суровым взглядом, что всё веселье прошло. В эту ночь старуха и малец проспали вместе, им отвели «отдельную комнату» отгородив полдома, где стояли связисты.

 На следующее утро по деревне покатился гомон, когда из дома связистов в пальто вышла молодая красивая женщина с уложенными поседевшими волнистыми волосами и мальцом на руках. Девчата-связистки помогли ей с одеждой и  причёской. Их уже ждала штабная машина. Увидев красавицу, офицер сопровождения чуть не упал с подножки машины, очевидно, ему приказали привезти старуху с ребёнком. Он любезно помог забраться молодой маме на машину, и больше о них мы ничего не слышали..

(Из воспоминаний старого солдата)

18.01.2021 г.

Вышедшие из ада. Январь 1943 год.

Полк Стебалова подходил к очередному донскому хутору, освобожденному днем соседними пехотными подразделениям. Орудия по зимней, местами раскисшей дороге тянули уставшие лошади и подталкивали измученные последними боями артиллеристы. Только два дня назад был мороз под 20 градусов, а сегодня к вечеру – очередная оттепель. В этом, недавно наступившем новом году погода капризничала, испытывая наступающих бойцов артполка то пронизывающими ветрами и скрипучими морозами, то туманами с раскисшими дорогами и гололедицей, как сейчас.

Сапоги промокали и скользили по раскисшему рыхлому верхнему слою снега, валенки становились тяжелее в два-три раза, намокшие полы шинелей прилипали к намокшей же одежде и путались, мешая ускорять шаг к показавшемуся хутору. Кухня с обозом давно отстала, и рассчитывать на полноценный ужин не приходилось. Темнело.

Стебалов выслал вперёд разведчиков, мало ли что может быть. Офицер связи час назад привез данные, что пехотные части уже расположилась на ночлег, а своих разведчиков ещё днем отправили в соседние хутора. Части 315-й СД ушли вперёд и заняли позиции в западных хуторах Трофимове, Крюкове, Горелове и Каменно-Бродском.

В последние дни немцы не оказывали особого сопротивления и потихоньку откатывались к Северскому Донцу. Согласно журнала боевых действий 5-й Ударной Армии, 7 января 258-я стрелковая дивизия вышла к хутору Новороссошанскому, соседи, гвардейцы 4-й ГСД, вышли к х. Кухтачеву, 315-я стрелковая дивизия продвигается к х. Вифлянцеву.

Многим опытным бойцам и командирам казалось странным, что немец так легко сдает позиции, но усталость, бессонные ночи и нехватка продовольствия, в совокупности с непогодой, притупляли бдительность и боролись с мыслями по поводу происходящего. Хотелось просто согреться и выспаться, не говоря уже о питании.

Командиры и комиссары старались взбодрить бойцов: «Вот видите, враг бежит, осталось ещё немного, а там, через Донец, и Ростов близко. Скоро обогреемся, отдохнём и дальше погоним фрицев!»

Хутор встретил артиллеристов молчанием, кое-где слышался негромкий разговор местных жителей с расквартированными освободителями, да где-то глухо стучал топор, раскалывающий дрова.

Не всем пришлось выспаться в эту ночь. Стебалова одолевало нехорошее предчувствие. Хутор, расположенный в низине у небольшой речушки, с западной стороны закрыт возвышенностью, расположенной к хутору крутым косогором. На южном направлении донскую степь прорезали несколько балок.

Места эти пока не изучены, из хутора не проглядываются. Балки позволяют незаметно подойти противнику вплотную к хутору. Хотя разведка и доложила, что немец ушел далеко на запад, но командир артполка все же решил выкатить несколько орудий за хутор и окопаться, ожидая противника с южной стороны. Ночью немецкая авиация кружила в районе расположения полка и ближних хуторов, видимо, высматривая расположения атакующих частей Красной Армии. Была команда: «Костров не разжигать и соблюдать светомаскировку!» Стервятники улетели ни с чем.

Пасмурное утро встретило артиллеристов и стрелков недобрыми низкими черными тучами и порывами ветра, принесшего снег и мороз. Температура воздуха резко стала снижаться, срывающийся снег усиливался. В минуты затихания ветра с северо-западной стороны слышалась канонада боя. Связисты и разведчики доложили, что противник, в составе нескольких десятков танков и до полка пехоты, атаковал западные хутора и окружил части соседней дивизии. Там идут кровопролитные бои. На горизонте c восточной стороны, по проселочной дороге в северо-восточном направлении, в тыл полка проехали несколько немецких мотоциклистов.

«Странно, – подумал Стебалов. – Откуда они взялись и зачем помчались к нам в тыл? Ведь ещё вчера пехотные полки соседней дивизии прошли теми степями».

Ответ он получил через полчаса, когда с той же стороны раздался нарастающий гул, усиливающийся десятками моторов. Снежная пелена не позволяла просмотреть весь горизонт с восточной стороны. Шум танковых моторов приближался и охватывал уже всю северную и восточную часть степи.

«Что это? Танков у нас в тылу вроде нет? – спросил стоящий рядом старшина Кирсанов, всматриваясь в заснеженную даль. – Да нам бы и сообщили о такой подмоге».

Стебалов отдал команду связистам: «Передать командирам дивизионов: все к орудиям! Второму дивизиону развернуть орудия на северное направление, третьему дивизиону занять оборону на северной окраине хутора. При необходимости выкатить орудия на прямую наводку!»

Комполка выскочил из штаба и в сопровождении адъютанта и двух автоматчиков побежал к восточной части хутора. Но, не пробежав и десятка метров, услышал знакомый вой снарядов и мин. Противник открыл огонь с западной стороны.

«Видимо, из дальнобойных орудий, и где-то поблизости, из-за бугра, – из тяжёлых минометов», – предположил комполка.

«Быстро – во второй дивизион! Пусть два орудия развернут на западное направление. Очевидно, враг начнет наступление с запада», – приказал он своему адъютанту Сергееву. И тут же, как в подтверждение, со стороны бугра ударила пулеметная очередь, взбивая снежный наст вперемежку с мерзлой землей. Стебалов и автоматчики упали в снег. Острые куски снежного покрова больно ударили по лицу комполка, рассекая до крови левую щеку. «Тяжелым 42-м работает, гад!» – выругался Стебалов, и, приподняв голову, посмотрел на косогор.

На бугре стояло несколько немецких бронетранспортеров и несколько десятков мотоциклов с пулеметчиками, часть немцев устанавливали легкие минометы. Из бронемашин высыпали и бежали к хутору немецкие автоматчики, слышался сухой треск немецких автоматов.

Стебалов, не вставая, посмотрел вдоль улицы и увидел впереди бегущего адъютанта, сопровождаемого маленькими серо-белыми фонтанчиками от разрывных пуль немецкого пулеметчика.

«Только бы успел! Где стрелки? Почему не заняли оборону на склоне? Ведь ещё вечером подошли гвардейцы 4-й ГСД», – подумал комполка.

Как только немец перевел огонь на пехотное подразделение красноармейцев, атакующих склон, Стебалов вскочил и в сопровождении автоматчиков побежал к своему штабу. Лавируя между сараями и домами, огородами и садами, припадая к земле, уклоняясь от осколков вражеских мин и снарядов, Стебалов добрался к дому, где раньше был расположен штаб полка. От прежнего дома остались две стены. Посередине дымилась воронка с горящими бревнами и тлеющими останками вещей. Тел убитых людей не было видно.

«Наверно, местные жители успели до боя спрятаться в соседнем погребе, а связисты и начштаба перебрались в другое помещение или блиндаж. Но куда?» – подумал Стебалов.

Спрятавшись за уцелевший сарай, он посмотрел в бинокль в снежную пелену и насчитал более двух десятков идущих с северо-восточной стороны немецких бронемашин и танков. Одно орудие было перевернуто, вокруг лежали убитые артиллеристы. Несколько сорокопяток вели огонь прямой наводкой.

«Молодцы соседи! – подумал Стебалов. – Успели закрепиться».

На рубеже, у окраины хутора вели огонь из противотанковых ружей несколько огневых точек бойцов пехотных полков. «Откуда у немца такая сила, да ещё из нашего тыла? Неужели прошли ночью? Или проморгали разведчики?» – размышлял Стебалов.

В разгаре боя Стебалов и не заметил, как внезапно налетели стервятники «Юнкерсы». Упав, он ощущал всем телом, как вздрагивает земля и с каждым разом хотелось вжаться, врасти в неё, остаться незамеченным для немецких летчиков.

Бомбежка не прекращалась в течение часа. Одни стервятники уходили, другие заходили следом. Короткими перебежками комполка артиллеристов пытался добежать до штаба соседнего стрелкового полка.

При очередной перебежке, за небольшим куренем, что-то глухо упало и свалило комполка с ног. Потом настала зловещая тишина. Стебалов с трудом встал, земля кружилась и уходила из-под ног, он потряс головой, но кошмарный навязчивый звон никак не хотел покидать голову. Все тело ныло, словно его побили палками. Оглядевшись вокруг, он увидел, что часть построек превратились в руины. Рядом с ними валялись разбросанные жерди заборов. Два автоматчика лежали убитыми.

За хутором виднелась степь, разрытая воронками от бомб, мин и снарядов. Одно орудие полка разбито прямым попаданием, другое, перекошенное, стоит на краю воронки. Тела погибших стрелков и артиллеристов разбросаны вокруг орудий и окопов. Видимо, бой продолжался и при бомбежке. На поле стояли пять вражеских машин, из трех валил черный дым.

Со стороны косогора доносилась глухая перестрелка. Под ногами задрожала промерзлая земля, в отдалении улицы, с северной стороны, в дыму пожаров показался серо-белый силуэт немецкого среднего танка.

Стебалов никак не мог прийти в себя от недавней бомбежки, в голове продолжало звенеть и ощутимыми толчками пульсировала кровь, которая вытекала из носа и правого уха. Контуженный, в изорванном грязном полушубке, покачиваясь, он еле держался на ногах. Легкий январский ветерок обдувал его рано поседевшую голову. Словно завороженный, он продолжал стоять и смотреть на приближающегося вражеского монстра. Из пушки танка вырвался клуб дыма. Рядом, за его спиной, раздался взрыв, от которого его подбросило и больно ударило о землю.

Сколько пролежал без сознания, он не помнил. Когда его нашли артиллеристы, уже смеркалось. Бой шел на окраинах хутора. Приподняв голову, Стебалов увидел впереди, метрах в 100, средний немецкий танк Т- III, с открытым люком на башне, из которого валил едкий дым. Моторная часть танка тоже горела. Несколько санитаров в спешном порядке собирали по улицам хутора раненных и убитых.

В течение дня враг дважды предпринимал атаку по взятию хутора, но каждый раз, теряя танки и бронетранспортеры, откатывался. К вечеру артполк с несколькими орудиями и остатками стрелковых подразделений остались в полном окружении.

В ночь противник возобновил атаку, два вражеских танка прошли по крайним улицам хутора и замерли там навечно, подбитые противотанковыми гранатами.

Когда Стебалов пришел в себя, было уже совсем темно, голова гудела, все тело болело и трясло мелким зудом.

«Не хватало, ещё простудится», – подумал комполка.

Стебалов дал команду отойти на южную окраину хутора, где можно было незаметно пройти балками и выйти в юго-восточном направлении. Он собрал всех оставшихся командиров подразделений и понял, что несколько офицеров полка уже никогда не вернутся с прежних огневых позиций. Удалось связаться со штабом дивизии, поступила команда-разрешение на выход из окружения.

Сколько бойцов и младших командиров было убито, кто попал в плен, сколько пропало – сведения были расплывчатыми. Судя по донесениям командиров подразделений, было меньше половины артиллерийского полка и половина соседнего стрелкового полка, оставалось несколько орудий с небольшим количеством снарядов и чудом сохранившиеся несколько лошадей, спрятанных ездовыми в бывшем колхозном коровнике.

Согласно донесений, на 10 января артполк потерял: 300 человек личного состава, из них 46 среднего и 103 младшего командного состава, четырнадцать 76-мм орудий, 152 единицы конского состава. Но приказ получить одно, а выйти из окружения, да ещё и вывести орудия – совсем другое.

В эту же ночь артполк, в сопровождении остатков частей пехотных полков 258-й и 315-й стрелковых дивизий, уходили в южном направлении низовья ближней балки. В середине шли обозы, отход прикрывали две сорокопятки с ротой автоматчиков, если это можно было назвать ротой.

С рассветом колонна отступающих, пополнившаяся бойцами 4-й гвардейской дивизии, достигла верховьев большой пологой балки. Но не успели первые подразделения выйти наверх, как их встретили массированным огнем немецкие пулеметчики и минометчики, расположившиеся в засаде. Следом с трех сторон колонну атаковали немецкие танки и бронетранспортёры с высыпавшейся пехотой.

Началась паника: кто-то бросался из стороны в сторону и попадал под перекрестный огонь, кто-то просто падал в снег, зарываясь от этого ужаса. Подводы неслись наперерез орудиям, чтобы скрыться в балке, и перегораживали зону видимости артиллеристам. В таком положении артиллеристам невозможно было развернуть орудия, занять надлежащую оборону, чем и воспользовались немецкие танкисты, давя всё на своём пути. Слышались отдельные команды разных командиров, но общую команду дать никто не мог, все подразделения перемешались.

Часть командиров погибла в первые же минуты боя, и их бойцы рассыпались, кружили и метались по балке в поисках укрытий. Лошади, испуганные взрывами, кидались в разные стороны, перегораживая своими повозками дорогу другим повозкам, пешим бойцам и орудиям. Несколько вражеских танков уже утюжили тыловые и санитарные обозы с ранеными и медиками в отрогах балки.

Три бронетранспортера замкнули кольцо окруженных, когда первое орудие лейтенанта Исрапилова произвело прицельный выстрел, подбив вражеский танк. Опомнившиеся бойцы стали занимать оборону и вести прицельный огонь. В верховье балки шли рукопашные бои, но время было потеряно. Немец шел нагло в три шеренги, балку окружили более тридцати танков.

Стебалов приказал все орудия установить на прямую наводку на танковых направлениях противника. У каждого орудия отсутствовал полный расчет артиллеристов, убитых и раненых товарищей заменяли офицеры, минометчики или бойцы из стрелковых подразделений. Три танка шло на орудие, где вместо наводчика сидел Стебалов.

«Подкалиберный, огонь! Снаряд, огонь!», – только и слышались команды комполка.

Первым погиб старший лейтенант Иванников. Это его орудие выстрелило вторым и подбило головной танк, второй они подожгли в 100 метрах и погибли от снаряда третьего. Следом погиб расчет младшего лейтенанта Урзаева – от прямого попадания вражеского снаряда. Гибель остальных расчетов комполка уже не видел. Снаряды для 76-мм орудий кончились. Немецкие танки с пехотой обошли с двух сторон позицию его орудия, и им пришлось отбиваться стрелковым оружием и оставшимися гранатами. Хорошо, что рядом с орудием занял оборону стрелковый взвод лейтенанта Серёгина, двадцатилетнего сибиряка, они и помогли отстоять орудие. Хотя сам Серёгин был смертельно ранен и умер от потери крови.

Старшина Кирсанов погиб от вражеской пули, когда один, оставшись у огневой позиции, рубил фашистов саперной лопаткой, не подпуская их к орудию. Командир роты Замайлов погиб под танком. Их окружили в низине, где он вел бой прямой наводкой. Когда кончились снаряды, и их осталось пять человек, все 18-19-летние стрелки и артиллеристы, он не захотел губить жизнь молодых ещё ребят и сам пополз к надвигающемуся фашистскому монстру, подорвав его и себя.

Но все же они победили, сохранив жизни другим и сохранив не подбитые орудия ценой больших потерь своих товарищей. Половина орудий, все лошади были потеряны, санитарный обоз разбит и раздавлен. Но и фашист потерял немало убитыми и ранеными. Наши потери были видны по усеянным трупами склонам балки, где было больше тел бойцов и командиров Красной Армии, чем фашистов.

В низовьях балки – десятки раздавленных людей, подвод, лошадей и лишь два немецких броневика. Прикрывающее отход колонны подразделение так и не вернулось – очевидно, они отступили в сторону хутора или погибли. (Это уже в мирные 1980-е годы стало известно, что артиллеристы и разведчики, сложив своих убитых товарищей в штольне местной шахты, дали последний бой на восточной окраине хутора, где их тела потом захоронили местные жители. А останки погибших воинов, оставленных в штольне, нашли подростки, когда после весенних оползней открылся вход в старую шахту).

Стебалов присел на разбитое орудие и приказал начальнику штаба Денисову уточнить потери и связаться со штабом дивизии. Этот шестичасовой бой немцу обошелся немалыми потерями. Всего на поле боя, в изголовье балки, немцы оставили три подбитых бронетранспортёра, восемь танков и около пехотного батальона солдат и офицеров. Противник отошел, но недалеко, – ветер доносил гул прогреваемых танковых моторов и немецкую речь. Они готовились к очередной атаке.

Хоронить товарищей не было ни сил, ни времени. В живых осталось намного меньше, чем лежавших в снегу донской степи. Всем оставшимся в живых из 782-го артполка, а их насчитывалось 117 человек с пятью орудиями, без конной тяги и без снарядов, поступил приказ из дивизии: «Сохранить и вывести всю матчасть!»

Ладно сорокопятки, а вот три 76-мм орудия без тягловой силы по заснеженной степи не потянешь. Оставалось два выхода: или погибнуть, выполняя приказ, выводя орудия из окружения, либо вывести оставшихся людей. Разведчики доложили, что со всех сторон стоят немецкие танки и бронетранспортеры, есть только небольшой проход между крутых балок в юго-восточном направлении.

Донесение начштаба о безвозвратных потерях не удивили комполка. Большинство были убиты или пропали без вести. Согласно приказу штаба дивизии, в ночь остатки полка, вместе с частями 315-й стрелковой дивизии, двинулись на юго-восток. Утопая в снегу, измученные, голодные бойцы и командиры брели донскими степями, таща за собой сохранившиеся орудия, что замедляло движение колонны.

Минуя хутора и дороги, колонна отступающих представляла собой растянувшуюся цепь бредущих в шинелях и полушубках бойцов разных подразделений, из них десятки раненых. Пестрая колонна бойцов с неполным боекомплектом патронов, большинство без оружия, они уже не представляли для вражеских моторизованных подразделений большой опасности. От наблюдателей врага их спасал снежный занавес. Но с каждым километром орудия всё чаще увязали в свежем липком снегу и требовали все больше усилий от отступающих бойцов и командиров, толкавших их.

На рассвете отступающих обстреляли из минометов, из расположенного по пути следования хутора Новая Деревня. Пришлось свернуть южнее. Но через час их догнали немецкие танки и бронетранспортеры с автоматчиками, и они в третий раз оказались в окружении. Связавшись по рации со штабом дивизии, Стебалов узнал, что через 15 км в юго-восточном направлении их встретят бойцы соседней стрелковой дивизии.

«Осталось только одно – прорыв через врага. Но какой ценой? Кто выйдет из окружения? Как вытащить орудия по заснеженной степи?» – думал Стебалов. Хотя была возможность пройти через немецкую цепь и укрыться в ближней балке.

Не успел он отдать команду, как немцы сами предприняли атаку. Растянувшись в цепь, немецкие автоматчики шли за десятком танков. В промежутках между порывами ветра, поднимающих снежные вихри, немецкие танкисты вели прицельный огонь.

Первыми же выстрелами были уничтожены два орудия и их расчёты, два перевёрнуты. С последнего орудия Стебалов приказал снять затвор, понимая, что с орудием они не выйдут из боя.

Свои бронетранспортёры немец по степи не погнал, оставив на дороге. Возможно, из-за незнания местности, или пожалел их уничтожения, видя, что у окруженцев есть орудия.

Когда противник в очередной раз стал сужать кольцо, Стебалов отдал команду: «Растянуться цепью и приготовить гранаты, ПТРовцам бить прицельно, пехоту подпустить на 150-100 м».

Когда в очередной раз немец подошел на расстояние до 300 метров, в степи горели три танка, лежала убитыми и ранеными рота немецких солдат и офицеров. Комполка скомандовал: «В атаку! За Родину! Ура!» – и первым с автоматом рванулся к шеренге атакующих фашистов.

Внезапно повалил густой снег, подавая последнюю надежду бойцам на выход из окружения. За белой стеной были слышны команды немецких офицеров и застрекотали автоматы. Немец явно боялся неожиданного броска красноармейцев и стал поливать степь сплошным огнем. Через некоторое время фашистские танки и пулемётчики бронемашин перестали стрелять, боясь попасть в своих автоматчиков.

Сталкиваясь в густой снежной пелене, бой перешел в рукопашный. Нельзя было понять, где свои, где чужие. Только отчаянные крики на родном языке, чей-то злой рык, а чаще русский мат выдавали того или иного воина. Редкие выстрелы, лязг затворов оружия, удары саперных лопат по немецким каскам, вскрики и стоны – всё смешалось в снежной пелене января.

Через час в очередную донскую балку спустились сорок измученных бойцов из прежних трех полков стрелковой дивизии. Некоторые тащили пленных немецких солдат. Алтайцу Симонову удалость скрутить одного офицера, который был явно испуган небритым и окровавленным лицом бывшего охотника.

«Сорок живых, из них десять раненых, и больше десятка пленных! Это победа! – подумал, отдышавшись комполка. – Остальные пали смертью храбрых или остались раненые на поле боя, и мы не можем вернуться и забрать их. Осталось три автомата ППШ, два без патронов, пятнадцать «симоновок», пять немецких автоматов, три пистолета, на каждую винтовку по пять патронов, один «Дегтярев» с наполовину заполненным диском, три гранаты. Не густо.

Если ещё раз окружат, то вряд ли кто выйдет из окружения».

«Ждать остальных и отдыхать нет времени. Если к ночи не успеем выйти к намеченному месту, то нас могут уже не ждать», – объяснил собравшимся Стебалов.

«Вперёд!» – скомандовал комполка.

Не успели пройти и трёх километров, как впереди, в снежной стене, замаячили силуэты высланного дозора. Подбежав к Стебалову, разведчик стрелкового полка, ленинградец, сержант Попов обрадовал: «Там еще трое наших, вышли из окружения, лежат в лощине с двумя ранеными и пленным, говорят, что захватили унтер-офицера наблюдателя, как гарант на прорыв. Все с немецкими автоматами».

«Хорошая новость», – сказал комполка и отправил вперед начштаба Денисова с двумя разведчиками, добавив для всех собравшихся: «Надо идти тихо, без шума».

К вечеру вышли к хутору, маячившему в туманной дымке января. Смеркалось, разведчики вернулись, не обнаружив впереди препятствий.

«Хорошо, будем продвигаться правее хутора, по балке, – скомандовал Стебалов. – Симонов, возьми двух хороших бойцов и просмотри окраину хутора. Мы будем ждать ровно 10 минут, потом пойдем следом».

Через 10 минут по балке со всех сторон раздался ружейно-пулеметный огонь. «Отходим!» – приказал комполка. Кто-то из бойцов вскрикнул и упал скошенный пулей, кто-то убитый, молча уткнулся в снег. Кто-то из окруженцев громко крикнул: «Мать вашу так!» и кинул последнюю гранату. После взрыва гранаты канонада внезапного боя смолкла, и кто-то другой, с противоположной стороны, закричал: «Наши! Ребята! Не стрелять!»

Но было уже поздно. Из 40 героев, вышедших из немецкого тройного окружения, кто-то погиб, кто-то был ранен пулей стрелков дивизии, которые ждали их выхода, но не здесь, а в другом месте. Большая часть пленных, которых несколько километров тащили измотанные бойцы полка, были убиты. Разведчики с героическим сержантом Симоновым были тяжело ранены и не дожили до рассвета.

Как потом объяснил командир здешнего стрелкового полка: «Здесь два дня назад немец пытался прорвать оборону, много наших полегло. Вот и ожесточились ребята, ждали момента отомстить врагу. А оказалось, своих положили».

Вот так и осталось немногим больше двух десятков бойцов от артполка Стебалова и тех, кто к ним примкнул из пехотных полков, вышедших из ада четырехдневных боев.

Но на этом история не закончилась.

Вечером в 21.30 Стебалов с начальником штаба вручили особисту донесение о четырехдневных боях в окружении. Фамилии командира артполка Стебалова и начальника его штаба Денисова в последующих военных донесениях дивизии не отмечены. Не были они и награждены за ожесточенные бои. Скорее всего, не простили командиру полка и его начальнику штаба потерянных орудий, бойцов, а главное, оставленного рубежа.

Командиры стрелковых полков, вышедшие из окружения частей трёх дивизий, пополнив свои части и получив заслуженные награды, продолжили свой боевой путь.

В архивных документах отмечено, что из окружения, позднее, вплоть до 20-х чисел января, группами и одиночками вышли ещё более 100 человек из прежнего состава героического артполка. Они вывели несколько орудий, которые принял уже другой командир и начальник штаба.

За четыре дня боев, из состава трёх дивизий, по данным Центрального архива министерства обороны России, погибших и пропавших без вести в здешних местах было более 4000 человек, большая часть которых остались навечно пропавшими.

В х. Новороссошанском потери составили 1237 военнослужащих, в т.ч.: 381 убиты, 17 умерли от ран, 839 пропали без вести. В х. Чумакове потери – 1556 военнослужащих, в т.ч.: 618 убито, 3 умерли от ран, 935 пропали без вести.

Не все эти фамилии есть на надгробных плитах братских могил. Это только два хутора. А еще х. Вифлянцев, х. Новая Деревня, х. Араканцев, х. Зазерский и другие.

(Рассказ написан по реальным событиям выхода из окружения 315-й, 258-й СД и 4-й гвардейской СД и героическим сражениям 782-го артполка 258-й СД.)

Запоздалое письмо

В отдаленной сибирской деревушке за столом сидела пожилая женщина, из-под платка, покрывавшего голову, выпала прядь седых волос. Старая учительница просматривала фронтовые письма и открытки.

Не одно поколение мальчишек и девчонок выпустила из школы  Прасковья Никитична. Воспитала не один десяток славных сынов и дочерей родного Отечества, а вот  своих внуков увидеть ей так и не удалось, война оборвала жизни всех её детей.

Тихими зимними вечерами пожилая сельская учительница часто перечитывала письма с фронта, присланные бывшими учениками, их родителями, письма  своих родных, сгинувших в пламене  войны. Она медленно перечитывала эти карандашные строки. Четко читались ровные строчки автора, чаще наспех написанные каракули трудно было разобрать, но она знала почерк своего ученика и понимала, о чём спешил рассказать ей тот или иной автор письма. Каждый раз её волнение передавалось  мелкой дрожью на руки, раскрывающие очередной треугольник, а по щекам текли горькие материнские слёзы, падали на строчки военных лет.

Вот и сегодня она нежно и бережно перебирала письма родных, присланные ей с фронтов Великой Отечественной войны. От погибшего в 1941-м под Москвой супруга Антипа Ивановича,  сгинувшего в пучине Черного моря в 1942 году брата  Андрея, умершего в госпитале под Ростовом старшего сына Ивана,  замученной фашистами на Украине дочки-партизанки Софьи, среднего сына Дмитрия, сгоревшего в танке на Курской дуге и пропавшего младшенького сыночка Алёшеньки.

Поседевшая и осунувшаяся мать всматривалась в знакомый почерк своего младшего сына Алёши. В сенях тихонько скрипнула половица и со скрипом открылась дверь в комнату, по полу потянуло вечерним морозным воздухом. Тихий порыв ветра прошелестел пожелтевшими от времени листками военных лет и ласково тронул седую прядь материнских волос.

«Опять зима разгулялась» — посмотрев в окно, произнесла Прасковья Никитична и закрыла двери. Но не успела хозяйка дома присесть на лавку, стоявшую у стола, как несколько писем упали на пол.

 «А может это посланник тех военных лет о чем-то хотел сказать ей, матери, потерявших троих сыновей и дочь?» — поднимая письма, подумала Прасковья Никитична.

За окном опят завыло, загудело, и тихий ветерок коснулся её мокрой от слёз морщинистой щеки. Дуновение ветерка прошло по избе и колыхнуло пламя одинокой свечи, стоявшей на краю стола.  Прасковья Никитична осмотрела комнату, ей показалось, что кто-то прошёл за её спиной и остановился в углу, где весела старая икона и коптила лампадка. 

Мерцание свечи выхватило лицо стоящего у иконы человека. Прасковья Никитична вскрикнула. Закрыв рот руками, она стояла в оцепенении. Это был Алёша…

«Мама» —  послышалось ей до боли в сердце знакомый голос. «Мама» — снова позвал голос из затемнённого угла избы.

Трясущимися руками старушка медленно потянулась к углу. Казалось, что Алеша стоит в какой-то дымке, как в дыму пожарища военных лет и тихо завет «Мама, мама». Легкая тень скользнула по его лицу, и на правой щеке ясно высветился багровый шрам.

Вот отблеск свечи выхватил знакомые серые глаза, осунувшееся, уже не молодое лицо, покрытое мелкой щетиной и нежную улыбку сына.

 «Но почему у него седые волосы и этот шрам на щеке?» — подумала Прасковья Никитична. И тут же сообразила: «Ах да. Конечно, он же был на войне, и очевидно был ранен, вот и не писал так долго и не мог приехать».

«Алёшенька, сынок!» — прошептала она сухими губами и опять протянула руки, в ожидании, что сейчас сынок броситься ей в объятия.

Но в ответ лишь колыхнулся язычок пламени догорающей свечи, отсвечиваясь  на лике старой иконы, висевшей в углу избы, и морозный сибирский ветер прогудел за окном.

«Сынок!» — взволновано повторили сухие материнские губы, и очередная горькая слеза прокатилась по морщинистой щеке женщины.

«Сынок, Алешенька! Милый мой мальчик!» — повторила Прасковья Никитична.

«Где ты мой родненький? Кровинушка моя, что с тобой?» — задавала она вопрос за вопросом. С одной стороны, она понимала, что это видение, а с другой стороны, она отчётливо слышала его голос, зовущий её, маму, и видела его, своего Алешу. Ведь это он, стоит и улыбается ей. Да и вот же на его гимнастерки отсвечивается та медаль «За отвагу», о которой он писал в сентябре 1943 года: «Получил за январские бои на Дону».

На пол падали материнские слёзы: «Боже мой, а как он постарел, совсем как лунь».

Сибирский ветер с ещё большей силой завыл за окном, и со стола опять упало несколько фронтовых писем. Пламя свечи заметалось в разные стороны, словно в непонятном плясе, выхватывая образ солдата, стоящего в углу старой бревенчатой избы.

Только и успела подумать старушка: «Почему он стоит и не подходит к матери, не говорит больше ни слова?», как  ветер за окном загудел с новой силой, и, сорвав старый истёртый крючок-запор с  двери, распахнул её в сени. Пламя свечи заметалось и стало угасать.

 «Сынок! Алёшенька!» — прокричала Прасковья Никитична и кинулась к сыну. Но лишь пустота ответила ей.  С горьким рыданием старушка подошла к иконе с мольбой о помощи, и, упав на колени, медленно сползла по стене на пол. На иконе были видны капли влаги. Возможно, это было испарение от резкого перепада температуры, а возможно, лик тоже плакал вместе с хозяйкой дома…

Утром, с опухшими от слёз глазами, Прасковья Никитична вышла во двор разгребать январские сугробы. Сухо скрипнул и покосился старый деревянный почтовой ящик.

 «Всё приходит в негодность. Я старая, и всё стало старым» — пробормотала старушка и стала поправлять ящик. Из-за задней стенки ящика выпал почерневший конверт-треугольник, словно опалённый войной с разводами от весенних и осенних дождей.

«Скоро 25 лет как нет войны, наверное, школьникам поручили носить письма вдовам» — подумала старушка. Раскрыв аккуратно сложенный  треугольник, надев очки, она стала читать сухие строчки письма: «Ваш сын, командир стрелкового взвода лейтенант Алексей Антипович, 1923 года рождения, выполняя боевое задание по уничтожению группировки противника, погиб смертью храбрых 9 мая 1945 года ….».  

Старушка упала на колени: «Алёшенька! Алёшенька! Сынок!» — закричала поседевшая мать. Прижимая письмо к груди, запричитала: «Так вот  зачем приходил ты ко мне, Алёшенька, сыночек мой. Сказать маме, чтобы не ждала больше родненького…» И горько заплакала…

30.07.2018 г.

Мираж

Солнце уже клонилось к закату, когда саперный взвод лейтенанта Кулыбина  вошёл в разбитую войной деревню. Всего несколько бревенчатых домов осталось не тронутых фашистами. Большая часть была разрушена авиацией, о чем свидетельствовали огромные воронки на месте прежних построек, где уже густо рос бурьян, а саму воронку окружали обгоревшие стволы фруктовых деревьев. Часть домов была сожжена оккупантами при отступлении, в отместку за свое поражение на фронтах войны и отказ граждан эвакуироваться с ними на Запад. Жители из этих разорённых домов ютились в погребах и землянках своих соседей.

Когда Кулыбин проходил мимо одного из уцелевших домов, стоявшего чуть в стороне от дороги, в тени деревьев пышного сада, ему показалась, что в саду стоит красивая девушка в нежно-голубом платье и улыбается ему. А сад буйствовал зеленью и яркостью поспевших яблок, которые почему-то никто из  местных жителей не обрывал. Но лейтенант был занят расселением своих сапёров, обеспечением их продовольствием. Полевая кухня, как и весь стрелковый полк, отставали, и Николай Кулыбин не придал особого значения этой сказочной картине, никак не вписывающейся в реальный вид  разоренной деревни.

В расселении красноармейцев ему помогала местная бабка-повитуха Агафья. Её в деревне уважали и ценили за  врачебный дар, вот и шли на уговоры двадцатилетнего лейтенанта поделиться чем-нибудь из съестных запасов для воинов-освободителей. Уже ближе к вечеру, изрядно измотанный за день, пыльный и мокрый от пота, Николай присел на порог у Агафьи. Выпив кружку холодной воды, он тяжело вздохнул: «Вот, всех расселил и накормил, а сам остался голодным и без ночлега».

«Не огорчайся, сынок! – сказала бабка Агафья. — Оставайся у меня! Вон банька стоит пустая, там у меня травки лечебные хранятся, чайком напою —  быстро усталость снимут».

«Нет», — подумал Кулыбин. — Больно странная у тебя, бабуля, банька. Мало ли какие ты там таинства проводишь — нахватаю какой-нибудь гадости на свою шею. И так война оставила сиротой, да ещё и ум потеряю — кому потом бредовый нужен буду?»

А сам скромно ответил: «Да нет, Тимофеевна, я к своим пойду — может, кто по-фронтовому подвинется на шинели». Встал, и, шатаясь от усталости, пошёл к перекошенной калитке двора бабки Агафьи.

«Постой, сынок, а как же чай? Вот, возьми на ужин» — и протянула какой-то небольшой сверток и пучок сухой травы вперемешку с несколькими засохшими полевыми цветками.

«Спасибо за все, Тимофеевна. А калитку завтра исправим. Есть у меня хороший плотник Трофимыч. С перового дня войны мосты строит».

И с этими словами командир ушел в другой край деревушки. Как он дошел до дома, где видел красавицу в голубом платье, он не помнил. Но все остальное, что произошло с ним в этой деревне, помнил всю жизнь.

Был уже вечер, когда ноги лейтенанта сами принесли его прямо к дому, стоявшему посредине сада. Кругом было чисто и убрано — казалось, что его здесь ждали.

«Вот дом, не тронутый войной», — подумал Николай.

Недалеко от дома, на свежескошенной траве лежали наколотые дрова и несколько сухих вишневых веток. У оврага, в конце двора, стояла бревенчатая банька.

«Ну вот, наконец-то я искупаюсь и отдохну по-человечески!» — подумал молодой лейтенант. Сбросив с плеч свой скромный скарб, состоящий из выцветшей плащ-палатки, полупустого вещмешка, портупеи с кобурой и полевой сумкой, рядом поставил трофейный автомат, и, сняв сапоги, по скошенной траве пошел к бане.

Не доходя несколько шагов до бани, Николай почувствовал, что за ним кто-то следит. Война его научила многому, в том числе быть всегда на чеку. Но, обернувшись, он никого не увидел. Лишь легкое дуновение ветерка пронеслось от дома к оврагу, слегка касаясь листвы деревьев и кустарников у балки, да нежно пригладив рано поседевшие волосы лейтенанта.

«Чертовщина какая-то, — подумал Кулыбин — Видимо я переобщался с Агафьей, слушая её байки, вот и совсем голову затуманило. Ладно на войне, а тут — мирная деревня в десятке километров от фронта… Кто тут за мной может следить? Чушь!» И Николай опять продолжил свой путь к бане.

Баня была чистая, как будто её только сегодня вымыли, и в бочке, стоявшей внутри, была налита свежая вода, в которой отражалось небритое лицо лейтенанта.

«Вот чудеса!» — подумал Николай, выходя из бани. Опять легкое дуновение ласкового ветерка скользнуло  по его волосам, но уже из оврага, в сторону дома.

«Что за бред? — подумал лейтенант, а вслух произнес: — Нет, надо купаться, да ложиться спать! Еще неизвестно что причудится… А тут может, комполка заявится с приказом…». Ответом ему был легкий девичий смех в глубине сада, и там мелькнула девушка в нежном голубом платье.

«Хозяйка! Вы уж извините, что я так, без спроса зашел к вам во  двор…»

Но в ответ – ни звука, лишь легкий теплый ветер опять скользнул теперь по его лицу, приглаживая взъерошенные волосы.

«Странно все это!» — подумал Николай. —  Ладно, на войне и не такое бывало. А может девчонка просто забавляется? Ерунда! Главное, помыться, пока не стемнело…»

Достав из вещмешка фронтовую коптилку, сделанную из зенитной гильзы, набрав немного сухих веток и дров, Кулыбин зашел в баню. Затопил печь, зажёг коптилку и стал раздеваться. Кто-то тихонько потянул дверцу бани, потом еще раз. Чуть позже раздался удаляющийся девичий смех.

«Вот чертовка! — подумал Николай. – Ну, ладно, сейчас помоюсь —  посмотрим, как ты умеешь прятаться!»

Пока Николай мылся, кто-то несколько раз пытался открыть дверь бани, но поняв, что крючок надежно закрыт, бросил эту затею. Когда Николай одевался, на дворе начали сгущаться сумерки, но через щели в дверце бани было видно, что возле дома кружится в вальсе девушка в нежно-голубом платье.  Покрой платья только подчеркивало стройность её фигуры, а русые волосы при каждом её движении разлетались веером.

Когда Николай вышел из бани, девушка опять исчезла. Пройдя к своим вещам, он не заметил никаких изменений, лишь маленький букет  полевых цветов лежал сверху на его планшете, и большое ярко-красное яблоко лежало на плащ-палатке.

«Яблоко могло скатиться на плащ… А вот цветы?» — задумался Кулыбин. И невольно в его памяти всплыли воспоминания, прощания на перроне вокзала с мамой и сестренкой Верой. Отец был уже год был на фронте. И только когда он запрыгнул на подножку вагона, то увидел в дверях здания вокзала Настю, с заплаканным лицом, девушку в которую был влюблен с пятого класса…

Как недавно и давно все было! Уже нет в живых его школьных друзей, с кем он учился в военном училище — почти все они полегли в боях под Смоленском, а кто позже под Сталинградом. Нет отца, погиб еще в 42-м, на донской переправе. Нет мамы и сестры, попавших под бомбежку. Нет и Насти, которую он так и не поцеловал ни разу, — она погибла в партизанском отряде, о чем ему сообщил комбат полгода назад. Вот так, все ушли, оставив о себе лишь воспоминания из далекого счастливого детства и беззаботной юности…

Пока Кулыбин  в раздумьях стоял на пороге дома, совсем стемнело. Тихо скрипнула входная дверь в дом, и как бы приглашая его, в доме раздался веселый девичий смех. Собрав свои вещи, Николай с зажженной коптилкой переступил порог сказочного дома. Там был идеальный порядок. На полках рядами стояли десятки книг, в зале стояло… пианино! В углу, возле печи, лежали порванные школьные тетради и какие-то старые книги.

В доме было несколько комнат. В одной из них, очевидно, в девичьей спальне, стоял шкаф с платьями, на стенах висели фотографии прежних домочадцев. Среди них — несколько фотографий красивой девушки с большими бантами, вплетенными в косы. Тут же стояла заправленная кровать с вышитой накидкой на подушке. Больше в доме ни кроватей, ни сундуков, ни диванов не было. В зале стояли стол и два стула. Наверное, остальное пошло на дрова в зимнее время, или растянули оккупанты. Но почему никто не тронул книги, пианино, спальню?

Дом был почти весь застеклен, кроме нескольких окон, забитых кусками старой жести.

Кулыбин достал оставшиеся сухари, развернул Агафьин сверток, в котором оказался небольшой кусочек старого сала и пучок травы, которую  бабулька дала ему вместо заварки, и отправился в поисках чайника или какой-нибудь посуды, чтобы вскипятить воду. Пройдя с горелкой по дому, он нашел старый помятый котелок (свой он отдал во второй взвод, а  забегавшись, забыл забрать). Воды в доме не оказалось, пришлось выйти во двор к бочке с водой, которая стояла у порога дома. Выйдя на порог, Николай услышал за спиной человеческое дыхание, потом легкий ветерок пролетел в зал, откуда послышалась легкая музыка. Николай уже ничему не удивлялся  и, набрав воды, зашел в дом и с помощью старых тетрадей разжег печь.

Достав немецкий клинок, принялся резать сало. Из спальни послышался девичий смех.

«Ну, все, чертовка, теперь я тебя нашел! — произнес вслух Николай и  направился в темную спальню. – Стра-а-анно…», — протянул он, когда при свете горелки он никого не обнаружил.

Вернувшись в зал, лейтенант сыпнул жменю бабкиного сбора в закипевшую воду. Потом, вспомнив слова Агафьи, что, мол, уйдет вся усталость, бросил и оставшийся пучок травы в котелок. Во время еды Кулыбина никто не тревожил, лишь иногда легкий ветерок поглаживал топорщившийся после бани чуб.

После «сытного» ужина Николай, походив по комнатам дома, не нашел себе места для отдыха и решил, что не грех будет выспаться на кровати. Когда еще солдату предстоит полежать на таком «королевском ложе». Усталость или чудо-чай свалили Николая замертво, лишь только он присел на кровать…

Проснулся он среди ночи от нежного прикосновения женской руки, которая гладила ему волосы. У изголовья стояла девушка в нежно-голубом платье. Она была такой красоты, что Кулыбин не смог произнести ни слова. Она нежно гладила Николаю голову, потом провела рукой по его измятой гимнастерке, остановив руку на ордене Красной Звезды. Наклонилась, и, обняв двумя руками его лицо, нежно поцеловала. Дальнейшее Николай  помнил смутно. Нежные плечи, горячие поцелуи, девичьи руки и стройные ноги, обвитые вокруг его израненного тела… Горячее женское тело, стоны, нежные поглаживания многочисленных шрамов на его молодом разгоряченном теле…

 Как долго это продолжалось? Горелка давно погасла, но всю ночь спальня была освещена бледно-голубым светом, а в зале кто-то играл на пианино. Наутро — девичий смех, и ни одного слова за всю ночь…

Утром Кулыбина разбудила бабка Агафья своим стуком в окошко. Проснувшись, Николай, сел на кровати, голова была ясная. Он  осмотрелся в поисках красавицы. Её нигде не было, а его одежда лежала сложенной на стуле возле кровати. Но он отчетливо помнил, что уснул, не успев раздеться. На столе стоял горячий, не допитый с вечера чудо-чай, хотя печь давно остыла, а рядом лежал вышитый платок, с узором, похожим на тот, что был на накидке подушки девичьей спальни.

Николай встал, в ногах не чувствовалось никакой усталости, а даже какая-то бодрость. «Значит, бабка не обманула. Но куда девалась девушка?» — подумал лейтенант.

Открыл двери Агафье. И она с порога заголосила: «Ой, милый, сынок, куда же ты забрел? Я уже час как стучу — думаю, может что случилось? Я же говорила, чтобы ты остался у меня. Зачем ты пошел в этот проклятый дом?!»

 «Почему проклятый?» — спросил Николай.

«Да потому и проклятый, что  перед оккупацией здесь жили порядочные люди, мать учительствовала в местной, теперь сожженной школе. Отец был инвалид, но продолжал работать в бригаде, был депутатом райсовета, все бедноте помогал, чем мог. А дочка-красавица, училась музыке в Москве, вышивала такие красивые узоры, одно загляденье! Да вот перед оккупацией приехала к своим родителям…

Когда пришли фашисты, местный, обиженный советской властью Трофим, сдал всю семью. Отца повесили, мать сожгли в школе, с несколькими коммунистами и окруженцами.

Здесь, у деревни, несколько дней держали оборону совсем еще молодые ребята с политруком. Так вот, когда их взяли в плен, к ним на допрос приехал немецкий полковник. У кого-то из пленных была граната, он и кинулся к немецкому офицеру и подорвался с ним, уложив еще несколько фрицев.

А местное население подкармливало пленных. Вот в отместку разозленная немчура, повесив нескольких жителей, запалила школу. А над нашей красавицей учинили расправу, как над комсомолкой и дочкой депутата. Несколько дней немцы издевались над девочкой. Она, бедная, кричала на всю деревню, просила пощады, а при этом еще какой-то гад играл на пианино. Не выдержав позора, она повесилась. Немцы долгое время не давали снять тело из петли в назидание местным. Куда делось тело, никто не знает. Просто в очередное утро в петле оказался охранник, один из местных полицаев, а тело девочки исчезло. Немцы сразу покинули этот дом и даже при отступлении обходили его стороной. А наши, деревенские, вообще стараются ходить по соседним улицам, даже мальчишки боятся рвать здесь яблоки. Говорят, что здесь по ночам звучит музыка, и девушка в голубеньком платье танцует. Мается душа бедняжки…  А я вот приглядываю за двором, убираю, травку подкашиваю, топлю зимой, чтобы дом не отсырел. Да дед Антип мне помогает: то дров наколет, то водицы принесет… А ты, сынок, не слышал ничего такого?»

«Да нет. Ничего не слышал», — ответил Николай.

И тут опять пролетел легкий порыв ветра, словно кто-то погладил нежно по спине и послышался девичий смех. Николай вопросительно посмотрел на Агафью.

 «Что такое, сынок? Тебе плохо? Ты так побледнел…»

«Значит, Агафья не слышит. Значит, все это видится и слышится ему одному… Но почему? Неужели девичья душа нашла в нем того, о ком мечтала бедная девушка при жизни? И теперь, увидев своего возлюбленного, она насладилась своей мечтой? Очень все это странно…», — подумал Николай.

Кулыбин поднялся и, весь в своими мыслях, пошёл неуверенным шагом с этого загадочного двора. Но его как будто что-то не пускало, тянуло обратно. Весь день он ходил сам не свой. Прошедшая ночь стояла перед глазами, легкие дуновения ветерка сопровождали его повсюду. Когда он оставался один, то ощущал теплое дыхание за спиной, казалось, что под гимнастеркой его тело гладят нежные девичьи руки, слышался девичий смех, потом все стихало на некоторое время. Он не мог дождаться вечера, чтобы опять заночевать в этом доме.

А к вечеру приехал начальник штаба полка с новым распоряжением. На закате дня саперный взвод Кулыбина покидал деревню. Внезапные крики жителей привлекли внимание военных. В районе оврага поднимался столб дыма, и раздавался бабий вой. Николай приказал одному отделению следовать за ним и ринулся с болью в сердце в сторону оврага.

«Так и есть!» — подумал Николай. Горел сказочной дом, а он так и не выбрал времени, чтобы проститься. Красноармейцы вместе с местными жителями принялись тушить пожар, но куда там, дом был деревянный, стояли жаркие дни июля 43 –го. В жарком огне пожара заиграло пианино, а потом музыка резко оборвалась пронзительным звоном, словно лопнула большая струна, послышался девичий стон, у многих по спине пробежал озноб. Всё остановилось, люди замерли в оцепенении. Кто-то из красноармейцев крикнул: «Спасаете девушку!» и ринулся было с ведром воды в пекло. Но путь ему преградила  бабка Агафья, и сухим голосом ответила: «Нет там никакой девушки — она давно умерла!»

Что творилось в голове у Кулыбина? Сначала он сам хотел кинуться в огонь и сгореть там, но его остановил проблеск разума, что он не спасет несуществующей красавицы. Потом он подумал, что все же она жива и прячется в подвале дома… Ведь она приходила к нему ночью! И ему показалось, что он услышал нежный девичий голос: «Спасибо тебе…»

Догорало пепелище сказочного и проклятого дома. Взвод саперов уходил на запад.

Кулыбин остановился на пригорке, пропуская вперед последнего прихрамывающего раненого сапера, и оглянулся назад, где в мареве уходящего дня была видна обычная, ничем не отличающаяся от других освобожденная  деревня.

«Мираж…» — произнес молодой, с седыми висками лейтенант, и зашагал прочь.

А девушка в нежно-голубом платье стояла на околице и махала ему вслед вышитым платком. Горькие слезы текли по её щекам и в знойном июльском воздухе они превращались в легкий туман, летящий вдогонку  уходящего взвода…

01.09.2015 г.

Я внучка павшего солдата… 

Я внучка павшего солдата,
Которого все ждали много лет
И бабушка, и мама, и два брата,
Хотя, был похоронкой им ответ…
Он пал в бою, писал боец —
Из Сталинграда.
Убит в Ростове, написал отец.
А в 45-м нам пришла награда.
Победный май! Ну вот, войне конец!

Я внучка павшего солдата,
И в нашем доме фото на стене.
На снимке с ним такие же ребята,
Им столько, как сейчас и мне…
Он смотрит со стены на нас сурово,
Красивый парень, с проседью в висках.
Он выслал это фото из Тамбова,
Где был на подготовке в лагерях.

Я внучка павшего солдата…
Он молод был, такой же, как и я.
Он бил врага штыком, из автомата,
За маму, знал, что в жизни буду я…
В коротких письмах две-три строчки,
Для бабушки и мамы те слова:
«За Родину и ради нашей дочки!
Я буду драться, чтобы ты была жива…»

Я внучка павшего солдата…
И будет вечно в памяти моей
Их подвиг, юные ребята,
Они погибли ради сыновей и дочерей…
Я буду помнить подвиг деда,
Его награду я храню.
И каждый год,
На майский день Победы,
Цветы несу я к Вечному огню…

Я останусь молодым 

Я никогда не стану старым,
Душой останусь молодым.
Лишь на лице видна усталость,
И волос стал совсем седым.

И всё, что я творил и сделал
Оставлю, завещая молодым.
Не накопил за годы денег,
Не стал за годы я другим.

Не золото дворцов богатство,
Богатство — совесть и  дела.
Ведь все уйдём, а что оставим, братцы?
И я ж о том, седая голова…

И разменяв седьмой десяток,
Нам не о чём уже жалеть.
Что я оставил, это вкратце,
Что не успел, вот что жалеть.

Морщины, седина, усталость,
Всё это видно на лице.
А ведь душой я молод, это радость,
Ещё не раз крутнусь на вираже…

Ещё смогу я что-то сделать,
Успеть оставить молодым.
Ведь жизнь в творении, это прелесть,
Быть хуже «мёртвым», но живым…

14.12.2024 г.